Ветер, туман и снег.
Мы - одни в этом доме.
Не бойся стука в окно –
Это ко мне,
Это северный ветер,
Мы у него в ладонях.
Но северный ветер - мой друг,
Он хранит все, что скрыто.
Он сделает так,
Что небо станет свободным от туч
Там, где взойдет звезда Аделаида.

"Аквариум".


Глава 1.

Это сказочка, не сказка –
Сказка будет впереди.

"Музыкальные приключения Маши и Вити".

В коридоре слышались выкрики Неспящих.
Так профессор Зельеварения Северус Снейп называл про себя студентов, по тем или иным причинам выходящих на тропу запрещённой вражды между Гриффиндором и Слизерином. Казалось бы, она ушла в прошлое после вероятной, всё ещё вероятной победы над Волдемортом, случившейся чуть более четырёх лет назад. Но нет, разгорелась опять, да как!
Разумеется, всегда находились старшекурсники, противоборствующие в дневное время лишь
из-за первенства Домов по успеваемости – невинные, правильные, трудолюбивые овечки, озабоченные только своими девушками или парнями, да чемпионатом по квиддитчу.
Ночами же сражались Они, применяя все заклинания и проклятья, кроме Непростительных, да и то потому, что на первые два срабатывала мгновенная система оповещения Хогвартса. Страшенная сирена, дурным голосом завывавшая посреди ночи или, значительно реже, дня, и созывавшая деканов – профессоров Снейпа и МакГонагал – на "конклав". Днём последний обычно заканчивался снятием баллов с Гриффиндора и ритуальным целованием изящной ручки профессора Трансфигурации в качестве отступных за самодовольное выражение лица профессора Зельеварения. Из словесных перепалок с Минервой Северус всегда выходил победителем.
На третье же Непростительное у студентов, к счастью, не хватало магического потенциала и ненависти.
Но по ночам заместитель господина Директора предпочитала не выскакивать в тёмные, неуютные коридоры замка в клетчатом халате и шлёпанцах гриффиндорских расцветок. Он просто позволяла мучившемуся бессонницей и одиночеством, которое может испытывать мужчина в самом расцвете второй молодости по магическим меркам, предоставляя сему высокородному мужчине самому разрешать проблемы с теми-кому-не-спится-в-ночь-глухую.
Профессор, измученный нерастраченным за время долгого шпионажа в пользу Ордена Феникса и господина Директора лично, либидо, по ночам наводил, с его точки зрения, справедливость. То есть, гонял милующиеся парочки и Неспящих.
На парочки он действовал просто одним своим бесшумным появлением в запертом на все известные заклинания классе, отчего миловаться сразу же переставало хотеться. Желалось только одного - срочно оказаться в полном одиночестве в спальне в кроватке, уютно обнявшись – девушкам – с плюшевыми медвежатами, а юношам – с чем потвёрже в руках, пока не обмякнет.
Но с Неспящими приходилось сложнее – их нужно было для начала разнять, а сделать это было под силу только "Ужасу Подземелий", самому, как казалось, никогда не спящему, а появляющемуся с неизменным Lumos maxima, светящимся на конце палочки не хуже настенного факела. Волшебная палочка была поистине боевой, прошедшей все возможные испытания во время последней Войны с Пожирателями.
Но вот предугадать появление Снейпа заранее, даже забившись в самые дальние коридоры и тупики, Неспящим не удавалось ни разу.
Так ни одна дуэль или целая потасовка не были доведены до конца – ни один из двух Домов не мог заявить себя на роль Хозяина Хогвартса, перед которым все остальные должны были стать "сынками".
Днём Неспящие отсыпались на занятиях, а честь Домов поддерживали более миролюбивые их сокурсники, борясь не на волшебных палочках, а соревнуясь в знаниях, которыми Неспящие манкировали, причём достаточно откровенно. И только по двум дисциплинам им не давали продыха – Трансфигурации и Продвинутым Зельям.
… Вот и сейчас профессор Снейп, разогнав две обычных и одну гомосексуальную пары, спешил неслышной, скользящей походкой на звук выкриваемых заклинаний, кажется, переходящих в черномагическую мессу.
– Tarantallegra!
– Protego!
– Не смешно, – подумал Снейп. – Вроде бы взрослые уже, а такую чушь порят… И чему их только на ЗОТИ Ремус учит? Вот я бы…
– Seco!
– A-a-a!
– Интересно… что ему отрезали. Надеюсь, всё же, не попали – может, он от страха заорал. А хоть бы и вскользь – кровищи теперь будет…
– Sectumsempra!
– Ну надо же, прошло около двадцати лет с тех пор, как я впервые применил это заклинание, да, очень действенное, на Сириусе Блэке, и вот – его уже вовсю используют даже не Пожиратели, а молодёжь. Что ж он замолчал-то? Неужто опять попал? Главное – чтобы не моему…
– Protego! Freesio!
– Надо же, кто-то удосужился меня подождать – вот я им сейчас! Интересно, попадёт кто-нибудь завтра, а вернее, прямо через четверть часа, к Поппи? Думаю, с обморожением попадёт…
– Procyon lotor creato!
– Bubo bubo creato!
– Нет, ну я сейчас умилюсь – одного превратили в енота-полоскуна, а другого – в филина. Интересно, во-первых, в какого филина, а, во-вторых, кто являлся инициатором этого зоопарка.
– Nullus aestius!
– Вот и до Тёмных Искусств добрались Что будет следующим?
– Aeternum somn… Ой! Молчу-молчу, профессор Снейп, сэр! Я не хотел насылать вечный сон – просто Пруст меня разозлил своим Нуллусом – хорошо, я увернулся. Я тебе, Пруст, завтра…
– Завтра, которое уже вот час, как наступило, Вы, мистер Джорл, ничего не сможете сделать моему студенту мистеру Прусту! Это я Вам гарантирую.
Где отмороже… тьфу на Вас, мистер Фис, обмороженный? И где филин с енотом?! Я Вас спрашиваю, мистер Джорл!
– А Вы, профессор, своего студента спросите!.. Сэр.
– А я Вас желаю спросить! И не сметь мне перечить, мистер Джорл! Отвечайте, и быстро.
– В филина превратили Вашего, профессор Снейп, сэр, а в енота – нашего, так что мы квиты, сэр!
– Называйте фамилии дуэлянтов без промедления, мистер Пруст! Хотя бы Вы ответьте своему декану. Эти гриффиндорцы попросту невоспитанны.
Оказалось, что с каждой стороны Неспящих набралось по трое, два из которых пребывают в нечеловечьем обличии, у одного гриффиндорца обморожена рука, а у слизеринца – огромный порез на шее, он без сознания, и кровь толчками бьёт из раны.
– Господа студенты, пока я остановлю кровь, найдите Ваших сокурсников – "животных" и трансфигурируйте их обратно в людей. Это приказ, иначе можете приказывать эльфам собирать сундуки.
– Но, профессор Сне…
– Никаких возражений, с Вашей стороны – особенно, мистер Джорл. И к господину Директору даже Вас не поведу – сам отчитаюсь.
– А что будет с мистером Прустом, сэр? – нарывался Джорл.
– Я с ним по-своему расквитаюсь, можете даже не волноваться, неугомонный Вы мой!
Итак, скорее, господа семикурсники – займитесь каждый своим "питомцем", а мне понадобится помощь обоих моих префектов. – сказал Северус, остановив кровь и залечив рану на шее своего студента. Теперь, по крайней мере, его жизни ничто не угрожало, и зельевар пошёл на рысях в лабораторию за Кроветворным зельем. Драка произошла неподалёку, а запас такой важной субстанции был у профессора всегда наготове.
Наскоро влив пострадавшему от кровопотери студенту побольше зелья, Снейп отправился будить префектов Слизерина.
К моменту возвращения с двумя заспанными студентами, Мастер Зелий обнаружил ещё двоих, уже вернувших прежний облик, но пострадавших морально студентов своего и гриффиндорского Домов. Для раненых сотворили носилки, их левитировали перед собой префекты. Потом сия торжественная процессия, возглавляемая уже не сальноволосым, но, по мнению гриффиндорцев, таким же ублюдком, как и до Войны, и двумя его стражами порядка направилась в сторону Больничного крыла.
Дошедшие самостоятельно "енот" и "филин" были успокоены зельями и капельками. А вот другую парочку ожидало несколько тоскливых дней в лазарете – слизеринцы не навещали своих пострадавших организованной группой из более, чем трёх юных волшебников чаще одного раза на дню. Не в пример оголтелым "гриффиндорским волкам", которые могли и всем курсом к одному пострадавшему завалиться… и тут же вывалиться обратно. Медиковедьма, хоть и любила Львиный Дом, но покой в своих владениях ценила выше, чем ор и вопли несдержанных любимцев Директора.
… Поспав часа четыре, профессор Снейп был вновь бодр и активен – он привык довольствоваться малым ради большего. Например, сейчас ему жизненно важно было до завтрака переговорить с Альбусом и, да, снова о вражде двух Домов. Откуда вдруг свалилась на школу такая напасть? И если предыдущие стычки домов Монтекки и Капулетти обходились без особого кровопролития, то в этот раз... Именно сегодняшней ночью был уже исчерпан лимит на хулиганские выходки с обеих сторон.
Одного из студентов чуть не зарезали, полоснув, как резник – по горлу, сильнейшим заклинанием. Другого чуть не уложили в вечный летаргический сон с повторяющимися навязчивыми кошмарами. А из такого весёлого сна ещё неизвестно, сумел ли он выбраться с помощью мадам Помфри. Ведь она – всего лишь фельдшерица. А вот как бы не пришлось подключать лучших специалистов по снятию сложнонаведённой порчи из клиники имени Св. Мунго.
Ситуация требовала срочного вмешательстства сильнейшего мага Хогвартса, а не Северуса с Минервой, всё же уступавших ему и в жизненном опыте, и в магическом потенциале.
Зная пароль, в кабинет Директора было пробраться несложно, что Снейп и проделал.
– Доброе же ж утро, мальчик мой, – как всегда, весело улыбнувшись, сказал на самом деле еле продравший глаза Дамблдор.
Но не в его привычках было показывать подчинённым собственную слабость.
Зельевар только хмуро взглянул на старика, ничего не сказав.
– Значит, Севочка обижен. Вот только вопрос – на кого? А и Мерлин с ним – он всегда на кого-то обижен. Но разговор предстоит, – думал Альбус, предлагая Северусу изощрённейшую пытку – лимонную дольку.
Мастер Зелий было обиженно вскинулся, но понял, что без этого акта садизма Директор попросту с ним разговаривать не будет, запихнул дольку в рот – эка пакость! – но стал послушно есть.
Не дожевав проклятой дольки, зельевар рассказал о случившемся между Неспящими и последствиях, которые может повлечь до такой крайности разгоревшаяся межфакультетская вражда – да просто о закрытии школы волшебства и чародейства. А ведь не у каждой, даже чистокровной, семьи, найдутся средства для домашнего обучения чад, не говоря уж о магглорождённых юных дарованиях.
Долька взрывалась на языке ароматом шипучих, отвратительно сладких капель, и у Северуса даже появились рвотные позывы. Но он сдержался. Бывало, и многократный Круциатус Тёмного Лорда выдерживал, а тут… такая, в сущности, мелочь, но аж блевать и кидат.
– Так вот, многоуважаемый Альбус, нужно срочно что-то с этими паршивцами делать. Безотлагательно.
– Но ты ж, Северус, забыл же и о своих "поганцах".
– Не извольте сомневаться – не забыл, но вот мистер…
– Севочка, давай уже ж я скажу по-простому, по своему – "Кадым ацад!"
– Что, таки, значит, всех "ацад" и с первым экспрессом до Кинг-Кросса? А как же Т. Р. И. Т. О. Н.? А мои студенты, между прочим, вот уже второй год выходят на первое место по успеваемости и в чемпионате по квид…
– Но, Севочка, ты же снимаешь баллы по своему, надо сказать, аг`хиважному предмету со всех Домов, кроме своего, даже с Рэйвенкло! Это ж возмутительно.
– Ага. А ещё Минерва всегда снимает баллы только с моего Дома, ну, и малость – с Хаффлпаффа. Но они же тупицы, сэр! В барсуках нет ни капли таланта, коим так преисполнены мои змейки. Это же несправедливо!
– Хорошо, мальчик мой, я переговорю с Минервой насчёт твоих. Но не обессудь же, если она откажется, пойми ж её тоже – как ни Зелья – так провал баллов пятьдесят на её-то "клепсидрах". Вот и думай тут, как так сделать, чтоб всем было хорошо.
А-а, дай старику пяток деньков, и, глядишь – я как-нибудь разрулю ситуёвину.
– Не-э-т, господин Директор, давайте думать глобально и прямо сейчас! Иначе за ещё одну ночь без трупа я уже не ручаюсь – я ж не летучая мышь, как обо мне чужие студенты сказывают! И передвигаюсь я, вовсе не как василиск в канализационных трубах, ориентируясь исключительно по слуху, но только ведь на своих двоих. А они ведь и опоздать могут… И что тогда делать прикажете?
– Хорошо ж, встретимся посде завтрака у тебя, а то у меня  новорожденный Фоукс верещит – аж голова раскалывается же. А пока я свяжусь с Минервой – она, должно быть, в кабинете зама уже. Не прощаюсь, мальчик мой.
На завтраке все трое – Минерва, Северус и Альбус – были невозмутимы. Директор и его заместительница весело щебетали о чём-то, а Снейп, как всегда, насупясь, пил излюбленный тыквенный сок. Он знал, что только это питьё, да ещё стаканчик огневиски (не время сейчас) способны заглушить омерзительное послевкусие раздражающе сладкой лимонной дольки, да ещё налегал на овсянку – с той же целью.
Всё же Северусу никак не удавалось преодолеть магию леденца Дамблдора, и он, покинув коллег, понёсся в свои личные комнаты, чтобы таки выпить. Ну, всего пару стаканчиков "Зелёного змия" – превосходного качества огневиски с привкусом болотной тины, потому-то и не пользующегося такой популярностью, как бесцветное "Огденское". Зато "Змий" принят к питию в свете, а уж там знают толк в удовольствиях.
Зельевар был на седьмом небе от счастья, что ему удалось задавить гадину – навязанный дар Директора, к тому же огневиски после скудного завтрака весьма сильно ударило в голову.
И тут в дверь постучали.
– Северус, мальчик мой, мы ж пришли уже.
Снейп, матюгнувшись про себя, открыл дверь, в которую вошли Высокие Договаривающиеся Стороны.
– Итак, профессор Снейп, как мне рассказал господин Директор, – речь МакГонагал была нарочито официальной и натянутой, – вражда студентов наших Домов достигла критического максимума.
– Именно, профессор МакГонагал, – также сухо подтвердил Снейп. – У Вас есть какие-нибудь мысли о скорейшем разрешении взрывоопасной и, не побоюсь этого слова, смертоносной ситуации?
– Позвольте старику вмешаться, – ласково так сказал Альбус.
У обоих деканов целый полк мурашек от его голоса по телу пробежался, настолько тон Директора был суров.
– Я побывал в лазарете вместе с Минервой, Северус. Твой студент очень плох – мы должны ж создать портал и переправить его в Святого Мунго, и сделать это нужно немедленно. Я же говорил Северусу, что в одиночку ж ему не справиться, а вот Вы, Минерва, отказались помогать профессору Снейпу в ночных рейдах по Хогвартсу – и что?
У Вашего студента под вопросом ампутация обмороженной же руки. Вы этого ж  добивались, спя сном праведницы, когда Северус в одиночку – да! – патрулировал весь огромный же замок?! С уходом из жизни мистера Филча мы лишились ещё одного стража ж порядка в школе, а новому завхозу наплевать, что происходит в его же, отчасти ж, конечно, владениях по ночам.
Северус, мальчик мой, сейчас вы с Минервой и профессором Флитвиком пойдёте, да поторапливаясь же, в Больничное крыло и откроете портал для ваших наиболее пострадавших семикурсников. А меня срочно вызывает министр Скримджер, так что вам же придётся действовать без меня, согласованно и согласно. Ступайте, да и я ж пойду.
Да, Севоч… Северус, я ж не забыл утреннего-то разговорчика.
Северус взвился – его чуть не назвали "Севочкой" в присутствии Минервы, да ещё и о глобальной предстоящей беседе отозвались, как о "разговорчике", не более. Вроде, как о пустячке, а его студент с перерезанным горлом, тем временем загибается – видно, даже при свете Lumos maxima не удалось правильно наложить заклинание, сшившее рану, или Кроветворного зелья оказалось маловато.
– Но мы ещё вернёмся сегодня к разговорчику, да вместе с Минервой, так что, ты ж не думай, Сево… Северус же, о старике плохо.
… Силами трёх профессоров оба сильно пострадавших студента были переправлены в клинику под надзор умелых колдомедиков. Профессор Снейп доверял им с тех пор, как в одном из последних сражений с оставшимися Пожирателями, особенно жестоком, ему парализовало всё, что ниже пояса, и Северуса отправили в боевой госпиталь для исцеления слабыми силами двойняшек – Падмы и Парвати Патил, начинающими медиковедьмами.
Разумеется, они с проблемой зельевара не справились, и когда сражение закончилось, со Снейпом в Святого Мунго аппарировала одна из близняшек. Они были рады избавиться от, по-прежнему, а теперь, после парализации, ещё более сварливого бывшего профессора, который требовал к своей драгоценной персоне незаслуженно преувеличенного внимания. Ведь в госпитале были раненые и потяжелее, да и попросту умирающие, а их, юных целительниц – всего двое на всех.
В клинике Северуса сразу отвадил от капризов брутальный целитель мистер Уэнс, Джошуа, гаркнув на профессора так, что тот… Впрочем, теперь это совершенно неважно. Главное, что уже через полмесяца интенсивного целительства Снейп снова встал на ноги, свободные от черномагического проклятия, которым запустил в него Руди Лестрейндж.
Стоит ли говорить, что именно Руди стал первой жертвой Северуса после возвращения на театр боевых действий? Разумеется, Руди, бывший добрый собутыльник Сева, послал в последнего столь неприятное проклятие только для того, чтобы отомстить за ранение жены, которое Снейп нанёс ей в Последней битве. Сражение называлось так только из-за пропажи Волдеморта вместе с Поттером. Куда они подевались, не догадывался даже Директор.
Когда зельевар предположил, что они переместились во времени, Альбус только горько улыбнулся:
– Севочка, пойми же, перемещение во времени без Хроноворота – вещь, не подвластная никому из ныне живущих или погибших в этой мясорубке.
В полевом госпитале произошла ещё одна знаменательная для профессора встреча – с мисс Лавгуд, тяжело израненой Режущими заклятьями. Профессор не начинал беседы, Луна, вся в бинтах, сама подошла к лежачему раненому, проронив всего несколько загадочных слов:
– Профессор Снейп, сэр, Вам придётся отправиться за чудовищем и Гарри… туда, – она неопределённо махнула рукой, – назад, к, скажем так, Основателям. От Вас, сэр, будет зависеть, быть ли Хогвартсу деревянным или каменным…
Простите, профессор Снейп, сэр, что помешала отдыхать.
Тогдашний бред полоумной, но всё же рэйвенкловки, был забыт за более насущными проблемами собственного выздоровления, в чём в то время Северус вообще сомневался. А обойдёнными заботой Снейпа оставались ещё такие соблазнительные цели, вроде того же, не успевшего сбежать на Континент лорда Малфоя. Нет, ничего личного – просто извечная вражда двух благородных чистокровных семей из-за предполагаемой древности родов.
Снейпы были старше на целых три века, но Малфои – шулера и мошенники, всегда подтасовывали факты в свою пользу, говоря, что браки римлян и кельтов нельзя считать чистокровными. А у самих и родовитых римлян прародителей – патрициев вроде Снепиуса Малефиция и Вероники Гонории, эмигрировавших в пятом веке из полуразрушенного варварами имения на туманный Альбион, не бывало. Их предками вообще была помесь приехавших из Восточной Римской империи неромеев в Британию, названную так, в том же пятом веке, монахами, с белокурыми германцами…
… На Альбионе же верили не в воинственных богов германцев, бургундов и прочих варваров, а чуть позже – и готов, захвативших Западную Римскую империю – оборотней вроде Одина и его сына Локи, а в одухотворённую природу.
Это было близко по духу римлянам, уже давно колонизировавшим южную и центральную часть острова, проложившим дороги, обзавевшимся рабами и колонами из местных варваров – бриттов и пиктов, и даже построившим их силами столицу острова – Лондиниум и обосновавшим несколько городских поселений у мостов и бродов.
Хранителями веры у кельтов были старинные почитаемые рода друидов, которые вскоре после покорения пригодных для своей жизни пастбищных земель кочевников бриттов, взятых под пашни, стали смешиваться с потомками римских солдат и кельтских женщин – первых, после исконных римлян, прародителей всех чистокровных магических семей Британии. Так что изначально все древние магические семьи можно было отнести к полукровкам, иногда – к магглорождённым, но об этом предпочитали не вспоминать…
… Этот экскурс в историю магической Британии Северус всегда считал поучительным и теперь, после того, как целители из Мунго сообщили, что раненые Неспящие будут жить и даже вскоре вернутся в школу, решил обдумать ещё раз всплывшее внезапно во сне этой ночью "пророчество" мисс Лавгуд.
Итак, если Поттер с Волдемортом переместились в древность, да ещё такую, когда не был построен Хогвартс, это значит… значит, что только я знаю древние языки англов, саксов и нескольких бриттских народцев.
Тёмный Лорд "удружил" с древними свитками – пришлось расшифровывать, о латыни же я не упоминаю. Знать её – естественно для любого уважающего себя волшебника.
– … А я себя уважаю?[/i] – подумал Северус после третьего стакана "Зелёного змия".
– Да, я себя о-о-чень уважаю.
Он подошёл к зеркалу, внимательно вгляделся в себя…
– И почему меня никто не любит? – с обидой подумалось ему. – Ведь я же нормальный мужчина, вполне привлекательный…
– А нос у тебя…
Это начало говорить зеркало, причём маггловское – Северус не любил говорящих волшебных зеркал.
– Заткнись, ты, творение пыли под ногами чистокровных волшебников, пусть эта пыль и телефоны ячеистые… нет, сотовые или медовые?.. П-придумала. П-пыль…
Всё равно, в Хогвартсе эта маггловская игрушка не работает – сам проверял… Ой, что это я говорю-то перед зеркалом – мне сегодня три пары ещё вести…
Да, кстати, ты, маггловское зеркало, знай, когда в следующий раз заговоришь – нос у меня, как и положено любому магу из рода Снейпов. Поняло?
Насладившись состоянием нестояния на ногах, Мастер Зелий добрался по стеночке до шкафчика с зельями для себя – нелюбимого, и выпил одно из них, полностью отрезвляющее за полминуты. Потом потянулся за Антипохмельным для закрепления результата, употребил перорально, как и положено, и одел чёрную мантию, застегнув её наглухо.
Теперь никто, даже господин Директор не подумал бы, что пять минут назад этот бледный, черноглазый и черноволосый волшебник с выдающимся во всех отношениях носом разговаривал с маггловским зеркалом.

Глава 3.

В мире сказок тоже любят булочки.
"Карлсон, который живёт на крыше, проказничает опять"
А. Линдгрен

Люди молились новым Духам, пришедшим из Священного Леса к их стоянке на Озере. Духи были высокими, человекоподобными, Матерью и Младшим Сыном. Духи были одеты в странные шкуры, гладкие даже на вид. Духи соизволили снизойти к мольбам людей, приняв из их рук и вкушая дары – печёные лепёшки из толчёного дикого овса, мёд и овечий сыр, запивая дары почему-то особо понравившейся Духам водой из Озера.
Да, Духи, как им и положено, знали толк в удовольствиях – вода в этом Озере была полна рыбы, чиста и вкусна. Неподалёку таял ритуальный Огонь в костровище, где под слоем глины запекалась овца, принесённая в дар Духам. Мясо её, ставшее священным, пойдёт на ночное приношение даров Духам.
– Это всего-навсего пикты. Давно уже полностью вымерший народ. Правда, по легендам горцев, остатки племён этих низкорослых, отсталых в культурном развитии от всей Европы на полторы тысячи лет, людей ещё в конце девятнадцатого века обретались, кочуя по побережью Северного моря, занимаясь собирательством выброшенных многочисленными тогда кораблекрушениями благ цивилизации. В тех холодных, гиблых местах даже образумившиеся к тому времени горцы не трогали остатки племён пиктов – этого коренного населения Британских островов, – говорил Мастер Зелий, не спеша прожёвывая полусъедобную, жёсткую, пресную лепёшку и осторожно обмакивая её в мёд необыкновенно насыщенного цвета и вкуса, правда, с сотами и дохлыми пчёлами, вынимая обломком палочки (нет, не волшебной) трупики насекомых из большой глиняной кривобокой корчаги.
– Как Вы думаете, Северус, от этой необыкновенно свежей и сладкой озёрной воды не выйдет конфуза? – осторожно проделывая то же самое, спросила Минерва.
– Вопрос, конечно, интересный, но я считаю, что не кипятить же её в озере вместе с его обитателями, а в таких необожжённых горшках вскипятить хоть что-то не удастся.
Ох, ну когда же они угомонятся скакать вокруг и дуть в эту гнусную раковину?! Попробую спугнуть их музицирование.
– Silencio, – пробормотал Северус, нацелив палочку (вот теперь уже волшебную) на дудармача с раковиной.
Звуки послушно прекратились, все пикты тотчас попадали ниц и даже распластались по земле от благоговейного ужаса перед Духом – Младшим Сыном, которому неугодно оказалось звучание священной раковины.
– Ой, Северус, Вы и древних людей сумели напугать не хуже студентов, – засмеялась Минерва, Дух – Мать по разумению пиктов.
Шаман произнёс:
– Дух – Младший Сын недоволен, но Дух – Мать смеётся, а она главнее, ибо старше и женщина, оба едят и пьют. Вставайте, люди! – и ткнул в землю посохом – обструганной кремневым ножом узловатой, толстой и тяжёлой даже на вид палкой.
Люди встали, но мужчины закрыли своих женщин и детей от возможного гнева Духов.
– Где же Дух – Отец, о, знающий много? – обратился глава племени к шаману.
– Мы не заслужили того, чтобы увидеть ещё и Его, довольствуйтесь тем, что Духи вообще приняли вид, чем-то похожий на нас, недостойных. О, как они прекрасны и благородны!
Те-Кому-Мы-Молимся, не в пример этим извергам, Нелюдям, приносящим в дар не достойные Духов людские жертвы, а еду человеков своим Духам. Еда может понадобиться только воплощённому в плоть Духу, а остальным Духам нужны человеческая плоть, кровь, мозговые кости и сладкие мозги.
Это те, которые Нелюди, приносят в дар своим Духам наши мёртвые тела.
– Ха! – гортанно вскрикнул шаман, отчего Северус и Минерва даже есть перестали, да и хватит уже зубы об этот овёс ломать. – Нелюди полагают, что их Духи питаются ещё и жареной мертвечиной, складывая костры из тел наших мёртвых.
Хорошо, что оба волшебника не разумели речи пиктов, иначе бы Минерву точно вырвало от описания обычаев бриттов – Нелюдей с точки зрения пиктов. Последние же считали Людьми – каждое племя – только своих, а любых иноплеменников – пиктов истребляли безжалостно. Дикари…
– Хорошо здесь, но нам пора к бриттам, чью речь я могу различить. – сказал наевшийся Дух – Младший Сын Духу – Матери. – О, а вон и они, легки на помине.
– Сейчас будет потасовка? – спросила с интересом Дух – Мать.
– Нет, сейчас нас всех, кажется, поголовно, вырежут, ну или застрелят из луков стрелами с бронзовыми наконечниками. У этих-то, – Северус мотнул головой в сторону вооружавшихся палицами, копьеметалками, пращами и луками пиктов, – только каменные наконечники. Поэтому нам с Вами…
Минерва, где Вы? Минерва?! Не шутите так, куда Вы пропали?!
Минерва бросилась в панике с криками, неподобающими высокому званию Духа-Матери обратно в лес и затаилась. Да, её "львиная" храбрость вдруг испарилась при виде бриттских колесниц, варварских копий римских средств передвижения – ведь верховую езду знали только германцы, да и то попросту на лошадиных спинах и шкурах – прототипах сёдел, без стремян, но с удилами.
Бритты же брали пример не с неизвестных им германских и готских племён, но с более высокоорганизованных римских легионов и колесниц, подобные которым сейчас и застыли на вершине горы, где позже, о! – много позже – возникнет приземистое, никогда ни Северусом, ни Минервой не виданное норманнское здание Хогвартса.
Северус бесстрашно вышел вперёд. Вооружённые пикты застыли поодаль, готовые обороняться и сражаться не на жизнь, а на смерть.
Снейп орлиным взором взглянул на предводителя бриттов, уже отдавшего приказ о наступлении. Колесницы понеслись с горы вниз, Северус бросил в первого возницу Stupefy, потом во второго, нагоняющего несущуюся уже без управления колесницу, ещё один Сногсшибатель. Первая развалюха с вождём бриттов налетела на камни и перевернулась три раза, прежде, чем раскрошиться. Чудом выживший предводитель племенного союза, наследственный вождь Нуэрдрэ вылез из-под обломков и махнул своим людям, дав сигнал остановиться.
– Кто ты, Великий волхв? – с придыханием от ужаса и, одновременно, ожидаемого восторга, спросил вождь.
– Меня зовут Снепиус Северус, и я волшебник. Я могу истребить всех твоих людей вот этим деревянным оружием, – Снейп показал вождю волшебную палочку.
– Я верю тебе, благородный патриций Северус Снепиус. Возможно мне узнать – принадлежишь ли ты роду Снепиуса Малефиция? Ведь ты его сын, о, великородный патриций?
– Я его близкий родственник.
– Как попал ты, достойный поклонения, к Нелюдям – дикарям? Они захватили тебя в плен? Так дай нам возможность истребить их, о, Великий волхв и благородный патриций!
– Эти нелюди, как говоришь ты, вождь, приняли… меня, – Северус не решился вспоминать об убежавшей куда-то Минерве – "Потом найдём", – мелькнула чисто слизеринская мысль, – голодного, уставшего после блужданий по Запретному лесу.
"Ой, кажется, я что-то не то сморозил, назвав лес именем из будущего".
– Так вот, они приняли меня за своё божество, услаждали мой слух музыкой и преклонялись предо мною, вождь.
И, если уж ты удостоился чести знать моё истинное имя, то скажи мне своё – и то, как зовут тебя твои люди, и то, как назвал тебя отец. Не бойся – подлинного имени никто больше не услышит. Мне же необходимо, как волхву, знать твоё прирождённое имя, чтобы понять, кто ты на самом деле.
– Х`э-х`э-й! Достойные воины, возьмите себе по женщине и рабов покрепче из Нелюдей, а оставшихся – в озеро! – обратился к своим бритт.
– Стоять! Рот на замок! Кто первый подойдёт к этим людям, хоть они и не вашей крови, будет мучаться долго и страшно! Это говорю вам я, Снепиус Северус, патриций и волхв! Клянусь Именем!
Всё же несколько пеших воинов в кожаных рубашках до колен подошли поближе и пустили стрелы из маленьких, сильно гнутых луков, в сторону врагов. Один из пиктов упал замертво – стрела торчала из его груди, ещё покачивая оперением.
– Crucio! Crucio! Crucio! – взревел Снейп, направляя палочку на лучников. Первый, особенно сильный Круциатус достался убийце.
Подверженные заклятью бритты на глазах остальных, до полусмерти испуганных, воинов с обеих сторон корчились и орали от непереносимой, неведомой им доселе, не сравнимой с раной в живот, боли.
– Finite incantantem! – Снейп решил, что с бриттов довольно мер устрашения, но добавил, обращаясь к не успевшему назвать имена вождю:
– Хочешь, я убью того, кто нарушил мой приказ?! Не хочешь?!
– Он отважный, но молодой и несдержанный ещё боец. Ему пятнадцать, и эта битва должна была стать первой в его жизни. Его имена, я скажу тебе их, благородный патриций, только не убивай мужчину. У него жена беременна уже вторым.
–  Что?! Какой мужчина?! Чья жена?!
Северус подозревал… что ответит ему вождь, но вовсе не пылал желанием удостовериться в своем предположении.
– Этот молодой воин, его имена…
– Меня не интересуют… его имена, в отличие от твоих, вождь. Если ты не назовёшь их через миг, я убью тебя, но смерть твоя будет мучительной.
– Моё прирождённое имя – Фыгх`энке, а зовимое – Нуэрдрэ.
Первое имя вождя – потайное, пророждённое, данное новорожденному едва лишь обмытому младенцу для отвода глаз злых божеств, означало: "Сотворяй", а второе, общеупотребительное – "Смотри вперёд", что очень подходило первому сыну – наследнику родового вождя, который после смерти отца в двадцать девять лет – преклонный возраст для того времени и народца, сам стал вождём.
– Вот теперь мы можем говорить, Нуэрдрэ. Скажи, откуда ты знаешь моего родственника?
– Я имел величайшую, незаслуженную низким рабом честь, сражаться бок о бок с великим Князем Снепиусом Малефицием и даже имел счастье, ниспосланное мне племенами богини Дану, лицезреть его супругу – высокорожденную патрицианку Веронику Гонорию. Знаешь ли ты, о, Великий волхв и благородный патриций Северус Снепиус, почему эта достойная женщина обделена мужеским вниманием?
– Нет, я давно не общался с моей высокорожденной роднёй, потому не ведаю, о чём ты говоришь, вождь. Так, вернувшись к нашим баранам…
– О чём ты, Великий?..
– … Да с языка сорвалось. Так вот, ты, вождь, доставляешь меня в военную ставку высокорожденного патриция Снепиуса Малефиция, а племена Нелюдей оставляешь в покое на долгие пять, слышишь, вождь, пять лет! Соглашайся, Нуэрдрэ.
Мастер Зелий произнёс это таким страшным голосом, которым запугивал первокурсников до икоты и, сверкнув на него чёрными страшными, без единой искры света, глазищами.
И вождь согласился, только попросил Северуса побыть в центре внимания людей его родового союза – х`васынскх`, что означало, разумеется: "Истинные Люди, Правящие Миром", а как же иначе? Ведь Истинным подчинялись все земли пограничья будущей Англии и Шотландии, а часть покорённых земель управлялась сыном Нуэрдрэ по зовимому имени Кх`онарлу – "Выдра" и располагалась в окрестностях древнего даже для бриттов и чуждого им городского поселения римского типа – Лондиниума.
Северусу хотели помочь взойти на колесницу, но он сам, использовав Wingardium leviosa, воспарил над ней, к вящему изумлению воинов, и опустился внутрь хлипкого сооружения, не зная, как на него правильно взбираться, но внимательно наблюдая за бриттами, "осёдлывающими" свои своеобразные средства передвижения.
Удивительно было смотреть, как пехотинцы в кожаных доспехах поспевали за рысящими лошадьми. Только, когда в поле зрения появилось некое сооружение, кажущееся достаточно большим посреди вересковых пустошей, пехотинцы начали сдавать. Повсюду виднелись, пасущиеся на островках весёлой, зелёной, ароматной травы, окружавших нечто вроде человеческого жилья, овцы.
Подъехав поближе, оказалось, что это – нечто – не то дом, не то шатёр из брусьев, обтянутых дублёными шкурами животных – оленей, овец, горных баранов, вот только свиных шкур не было, да и не могло быть – только саксы привозят в восточную Британию столь любимых ими свиней. Свиньи, привозимые ромеями, на Альбионе почему-то не приживались, не давали приплода.
Уже уверенно, словно всю жизнь этим занимался, Снейп сошёл с колесницы. Прогудели рога, и из шатра высыпали женщины – черноволосые, белокожие, с правильными чертами лиц, которые сложно было различить под слоем грязи и копоти. Одеты все женщины были в посконные безразмерные длинные рубашки с большим вырезом, из которого то там, то тут вываливалась на свет чья-то налитая молоком грудь. Присмотревшись к женщинам, Снейп увидел, что большинство из них основательно на сносях, а спереди привязаны новорожденные младенцы.
Вылетевшая за матерями орда ещё более грязных разновозрастных детей, которые, все как один, словно по приказу, хранили, на радость Северусу, строгое молчание и приглядывались к странно одетому, явно богатому иностранцу. А какие могут быть богатые, бледные, чисто умытые, с чистыми руками иностранцы на колеснице, нет, не вождя, но его свата? Иностранца, ехавшего, тем не менее в гордом одиночестве, не считая возницы, когда сам сват вождя – да! – прибежал пешим?
Конечно, этот бледнолицый, с характерным носом, высокорожденный иностранец – римлянин, только одетый в облегающую одежду странного покроя, да ещё со множеством кругляшек, скрепляющих разрез одеяния. Вот только волосы у него не стрижены давно, а ведь римлянину, в отличие от отцов и братьев, пришедших без низкорослых, но сильных Нелюдей – рабов, полагается под сияющими доспехами носить короткие волосы и развевающиеся, по колено, одеяния из тонкой шерсти, которую прядут им жёны.
А иностранец одет в чёрное, будто празднует победу над врагами рода, и одежда его искрится на солнце множеством маленьких солнечных зайчиков, хотя уже и солнце на закате (на Снейпе был сюртук из сукна с шёлковой прострочкой по всем швам).
Странный он какой-то, а взгляд-то!.. Вот и молчит весь род вождя и представители союзников – вторые сыновья подвластных великому вождю Нуэрдрэ малых вождей племён, которых набралось уже два раза по пять и ещё четыре пальца – не знают, что и сказать.
– Мир вам, люди! – со странным выговором произнёс "неправильный" римлянин.
– Можешь говорить со своими людьми, вождь. Расскажи им о нашем соглашении, а лучше – всё, как было, расскажи. И про то, что я знаю теперь твоё прирождённое и…
– О, нет, Великий волхв и высокорожденный патриций, не позорь меня на старости лет (на вид вождю было лет двадцать пять) перед моими людьми, иначе перестанут они подчиняться мне! А второй мой сын – Рьех`ы – слишком молод, чтобы управлять таким большим количеством людей, не считая женщин, детей и тех, кто-вовремя-не-умер!
– Да, своеобразное у вождя чувство юмора – назвать одного сына Выдрой, а второго – Крысой… – подумал, усмехнувшись, Северус, а вслух сказал:
– Веселитесь, люди – я принёс вам благословение высокорожденных ромейских патрициев!
Тут же зазвучали рога, а затем из шатра появилась, вся в бисерных и серебряных украшениях с камнями, юная женщина с округлым животом, в рубашке, украшенной вышивкой крупной красной нитью, более чистотелая на вид, чем остальные товарки. Она подошла к вождю, поцеловала его взасос на глазах у всего народа и протянула козий желудок с чем-то вроде крышки на конце, но Нуэдрэ пить не стал, а передал желудок Северусу, говоря:
– Испей, Великий волхв… – при этих словах все люди вождя, даже дети, пали ниц.
– Совсем, как пикты.
К Снейпу пришло острые чувство презрения к диким магглам, но он откупорил крышку из обожжённой глины и понюхал чувствительным носом содержимое. Пахло сивушными маслами.
– А травиться этим пойлом придётся – видно, здешние патриции пьют не только плохое английское вино, но и вот эту, более крепкую, мерзость.
– Ышке бяха? – спросил осторожный Снейп.
– Да, Великий волхв и высокорожденный патриций, – склонился низко, до земли Нуэрдрэ. – Ты настолько знаешь речь моих людей, как ни один высокорожденный патриций, включая, не обессудь и не воздай мне злом, твоего близкого родственника – воинственного благородного Снепиуса Малефиция. Высокорожденные патриции общаются с моими людьми через толмачей.
Ты же, Великий волхв, верно, знаешь все наречия этой земли, – продолжал, склонясь, говорить вождь.
В это время весь его народ лежал на земле, дожидаясь, когда волшебник отопьёт виски – "воды жизни".
И Северус отпил, не поморщившись, только вдохнул потом воздуха, уже свежего, ночного, побольше, чтобы забить отвратительный "аромат" ещё какой-то травы, добавленной в виски.
– Так ты, вождь, хотел пригласить меня к себе, и вот я испил воды жизни и говорю тебе – пусть будет славны храбростью твои воины и доброплодна каждая женщина твоего народа, и появятся на свет новые будущие Истинные Люди.
А теперь, Нуэрдрэ… Да прикажи своим людям подняться с земли – хоть брюхатых пощади! Так вот, вождь, я тебя позабавил, так сделай и мне доброе дело – дай колесницу с опытным возницей, да чтобы был умелым воином! И отправлюсь я в ставку моего родственника. Поторапливайся же! – для острастки прикрикнул Снейп, чувствуя, что с его зрением и слухом происходит что-то непонятное.
– Надо побыстрее выбраться от этих бриттов, – подумал он, – а то со мной от их "воды жизни" что-то неправильное происходит, вон и в ушах шумит, о-о-х…
Северус рухнул на вытоптанную землю, как подкошенный.
… Когда он очнулся, над ним виднелся прокопчённый потолок шатра, лежал он на одной, а накрыт был другой вонючей овечьей шкурами, а с каждой стороны прижималось по спящей девочке лет десяти – одиннадцати, с яркими на более – менее умытых рожицах чёрными глазами.
– Бо-о-ги, как нещадно болит голова, а зелья-то Антипохмельного нет… И как я оказался в этой грязной дыре – теперь же вовек не отмоешься.
Не в силах пошевелиться, Снейп лежал с пульсирующей от боли головой, закрыв глаза, как вдруг нежный девичий голосок произнёс:
– Мы не нравимся тебе, Великий волхв? Отчего? Мы – самые красивые девственницы х`ваcынскх`– всего нашего народа. Наш вождь подложил нас тебе, о, могучий муж, чтобы ты сделал нам детей. Для этого ты пил воду жизни с настоем анг`бысх`, от которой наши мужчины столь сильны, а женщины – с животами.
Снейп словно оказался в горячечном бреду – слава Мерлину, кроме расфокусировавшегося зрения и утончившегося слуха трава не повлияла на него, а голова болела от сивухи, но подложить ему детей, чтобы он их…
– Эй, Нуэрдрэ, вставай сразу, пока я не испепелил твой род подчистую! – заорал Северус, превозмогая ставшую невыносимой головную боль и сухость во рту. – Ты, потомок Нелюдей! Сейчас я прилюдно назову твоё прирождённое имя!
Никто из спящих вперемежку мужчин, женщин, "стариков", в одежде ли, под шкурами ли, детей, свернувшихся по бокам от единственно не спящих в глухой час совокупляющихся матерей и отцов, не откликнулся. Последние только прекратили свои похабные занятия, прикрыв нагие грязные тела овчинами.
Тогда Снейп подошёл к отгороженному шкурами углу и увидел испуганную семью вождя. Брюхатая, столь юная, обвешенная украшениями, женщина, прижимающая к груди голого грязного младенца, и маленький, ещё более чумазый мальчишка лет шести…
– А-а, тот самый малолетний сын вождя – Крыса.
– Где муж, женщина? Я же приказал Нуэрдрэ подойти ко мне – теперь я просто убью вас всех, я не шучу. Отвечай, баба!
Но та лишь молча мотала головой, потом, словно под сильнодействующим наркотиком протянула:
– О-о, Ве-ли-и-ки-ий во-о-олхв…
И замолчала опять.
– Где муж, грязная шлюха?! Отвечай!
– О-он наелся анг`бысх` и спит бе-э-эспробу-у…
Голова женщины мотнулась вперёд, её руки разжали младенца, и тот упал на шкуру, тихонько попискивая. Жена вождя, как понял Снейп, и сама заснула сидя, всё от той же травы, наверное.
– Видно, травка эта – не только для того, чтобы плодить наследников, но и для кайфа, – решил Снейп, вороша в шкурах коротким и лёгким копьём вождя в поисках его тела с отсутствующим сейчас духом, и нашёл.
– Aquamento!
Из волшебной палочки Снейпа, которую он ухитрился не потерять, а скорее, до неё, как до "оружия" волхва, просто побоялись дотронуться, и она осталась, по въевшейся за долгие годы привычке, зажатой в кулаке волшебника, на вождя – наркомана полилась ледяная вода. Тот заворочался и непонятно выругался на женщину (оно и ясно – Снейп не изучал бриттского мата), но глаза, правда, косящие к переносице, на Мастера Зелий поднял и… тут же упал обратно, в шкуры.
– Perpеtuum magnum! – высказался Снейп заклятьем из Тёмных Искусств.
Оно создавало даже из восковой куклы наполненный жизнью двойник того, на кого наводят "большую вечность", то есть, попросту, делая из фигурки или неадекватного человека оживший манекен. Так поступали Пожиратели Смерти Ближнего Круга, творя инфери из замученных и убитых Пожирателями, мертвецов помоложе, посильнее.
И вот сейчас прекрасный образчик "инфери" стоял перед бывшим Пожирателем, готовый выполнить любое требование своего "создателя" без какого-либо насилия или Imperio.
– Нуэрдрэ, Фыгх`энке, говорю это имя без боязни, ибо ты предал Великого волхва и высокорожденного патриция. Отдай мне свою колесницу и воина, дабы защищал меня от врагов твоего рода, превелико вооружённого, да лучших коней двух запряги в колесницу.
Скажи воину, чтобы отвёз он меня в ставку Снепиуса Малефиция, родича моего, а сам бросься на меч.
Старший же сын твой да правит в пределах своих – не совершил он подлости и не сделал мне зла. Так пусть живёт, о смерти же своей распорядись рассказать поутру, когда уж не станет тебя, воинам твоим, и женщинам, и тем, кто-не-умер-вовремя. Даже дети малые да запомнят, как твой род и союзники останутся без вождя. Не откладывая, при мне расскажи всё то, что приключится с тобой самому своему верному вою! Так говорю тебе я, Великий волхв и высокорожденный патриций Снепиус Северус!
Зови воя!..
… Минерва рвалась через подлесок, задыхаясь от бега и собственной подлости…
Как я могла?! В своём ли была я уме?! Бросить Северуса под колёса этих ужасающих колесниц, под копыта лошадей?! Если бы я осталась… О, боги! За что послали вы мне малодушие и трусость? Да ещё в столь неподходящий момент! Вдвоём у нас было бы больше шансов выжить!.. А были ли они вообще изначально?
Минерва углубилась в недра будущего Запретного леса и присела отдохнуть на прогалине, стараясь хоть немного отдышаться и дать покой истерзанной самобичеваниями душе – ведь весь этот монолог шёл у Минервы именно там. Не могла же она, право, бежать, как молодая лань, и кричать при этом? Нет, профессор МакГонагалл не могла, в отличие от профессора Снейпа, похвастаться состоянием второй молодости. Она была уже зрелой ведьмой, и не к лицу и не ко статусу ей был давшийся с таким трудом бег-побег…
Но "львице" вдруг показалась, что вот эта тропинка, да, хорошо нахоженная, верно, всё теми же пиктами, ей знакома.
Минерва, отдохнув и стараясь не поддаваться больше панике, пошла по до боли в ногах (а чего ещё ждать после бега по пересечённой местности?) знакомой тропке и вдруг… её затянуло в поток той самой яркой, заставившей вновь плотно зажмуриться, световой вспышки…
… Мгновение, и она лежала в Запретном Коридоре, абсолютно одна.
– Боги, а Северус? – подумала она.
И снова рванулась бежать, на этот раз из Коридора, чтобы рассказать о случившемся всезнающему и всепрощающему Дамблдору.

____________________________________________

Примечание автора:
Здесь и далее звук "х` ", распространённый в кельтских языках, следует произносить гортанно, между "г" и "х". Звук"г`" произносится двояко: в сочетани "нг`" – абсолютно идентично английскому "ng", назально, а сам по себе или в сочетании с любыми другими буквами, как французское "r", чуть грассируя и, также, назально.

Глава 5.

Несмотря на уговоры господина Директора, сейчас просто Альбуса, и мадам Помфри поспать – отдохнуть под зельем Сна-без-сновидений денёк-другой в лазарете, ну, пускай, в апартаментах, но под присмотром медиковедьмы, Минерва тряслась всем телом и, то и дело, разбивала чашку с чаем и Успокоительным зельем. Она тщилась рассказать, то уткнувшись в бороду Дамблдора, то на объёмной груди фельдшерицы, о произошедшем и покаяться в своей трусости. Правда, язык её заплетался от шока и зелья, которого, благодаря совместным усилиям Альбуса и Поппи, было выпито немало.
– Я… они… накормили нас, а мы пили свежую… ох… сладкую воду из нашего озера, а они ходили вокруг… ох… нас… со своей ужасной музыкой, но мы с… ох… Северусом… были сыты… ох… и тут…
Минерва в очередной раз начинала рыдать.
Если, конечно, выбросить её охи из повествования, то, что произошло "тут" и вообще, кто такие "они", она произнести ни разу не могла.
Устав от причитаний ведьмы, Директор в один из обрушившихся из глаз заместителя водопада слёз не выдержал и подозвал Поппи, уговорив её без ведома заместителя подлить в следующую чашку чая (и как в Минерву столько воды влезло без… !) то самое, Сна-без-сновидений.
– Она же не почувствует вкуса, вот увидите, мадам Помфри, всё пройдёт замечательно. А потом уж Вы отлевитируйте спящую Минерву в Больничное крыло, да оставьте ж дня на два-три. У профессора МакГонагал настоящий шок – не представляю же, что ж… там, не знаю в Запретном Коридоре, что ли, случилось с Северусом.
А-а, поскорее подливайте ж, а то, может, моему мальчику нужна срочная помощь. Моя же заместитель, как видите, ни мычит, ни телится. Оставляю ж её под Ваш присмотр, да сегодня же, как только выясню, что с профессором Снейпом приключилось, и к Вам же загляну всенепременно.
Первым делом Директор увидел на одной из лестниц семикурсников враждующих Домов, вцепившихся друг в друга, как слепые котята… Хотя… Почему "как"?
Альбус ловко для его лет запрыгнул на поворачивающуюся как раз в сторону заветного Коридора лестницу и обнаружил по жалобным, уже притихшим стонам, что студенты-таки слепы. Все до одного, даже до одной, поскольку – странное, невиданное зрелище – среди бойцов невидимого фронта находилась гриффиндорка.
– А ну отвечайте же ж, кто слепоту навёл, да по дурости своей на всех?! – сурово спросил Дамблдор.
– Господин Директор, ой, глазоньки мои красивые, где же вы теперь?.. – завыла девушка.
– Мистер Джорл, объясните мне Вы, наконец! Что с вами всеми случилось?! Что же с вашим зрением?!
Директор, кажется, впервые в жизни повысил голос на студентов, так он был растерян, что даже доброго, утешающего слова не нашлось у него для этих ублю…
Они, тоже ещё, нашли время ослепнуть прямо перед Т. Р. И. Т. О. Н.! Доигрались, сукины дети! А господину Директору за каждый глазок ослепший (временно, конечно, Поппи знает свою работу) отвечай! И перед совестью, и перед ещё более страшным – Попечительским советом! А вдруг в это время мой мальчик Северус, тяжело раненый…
Стоп. Скажи истерике: "Нет!"
Сначала дети, хоть они уже и совершеннолетние, но инцидент произошёл в школе, значит… Правильно – Альбус Дамблдор виноват, что допустил подобное. Но как же справиться в одиночку?!
– Господин Директор, мы сдуру попрятались от Сней… профессора Снейпа, сэра, в Запретный Коридор, а потом…
Это говорил мистер Джорл – практически единоличный, если не считать вечного противника – слизеринца мистера Пруста, зачинщик всех ночных разборок.
– А потом – вспышка, яркая такая, мгновенная, а потом больно стало, и темнота-а-а… -перебила вдруг своего сокурсника, явно что-то скрывая, единственная девушка – мисс Твайс, кажется, да, она, и быстро продолжила:
– А потом нас ка-а-к вышвырнет куда-то, мы чудом на лестницу рухнули.
Но Альбусу было сейчас не до расследования студенческих секретов.
Директор с искренним сожалением проводил долгим, проницательным взглядом погрустневших голубых глаз проплывающий мимо Запретный Коридор Он успел только приостановить его магию, сделав на время – не больше получаса – обычным, "смертным" коридором безо всякой этой мистики а ля Основатели-шалуны.
Мощным выбросом магии, подождав, пока верхушка лестницы не оказалась на уровне третьего, "нормального" этажа он левитировал всех присмиревших, ослепших студентов на плиты коридора. Кто-то явно неудачно приземлился…
– Ещё на групповое Wingardium leviosa не хватало сил тратить…
Что-то у кого-то хрустнуло…
– Ага, и проход в лазарет тоже с третьего – хоть с этим повезло, там и перелом подлечат – так им и надо. Костероста побольше, да хоть клизму из него поставить. Каждому, – мстительно подумал господин Директор.
Еле дышащий Директор хотел сотворить для каждого студента носилки, но решил не тратиться зря – всё равно ослепли – подождут, пока им Поппи новые глаза на жопу натянет. Вместо носилок Альбус решил обратиться за квалифицированной помощью – сходил к Флитвику. Беспощадно разбудил его с ранья и повёл в одном халате поверх пижамы и почему-то чарами зашнурованных ботинках за пострадавшими.
–Уважаемый Филиус, так же или иначе, но эти великовозрастные болваны временно ослепли. Отлевитруйте ж их на носилках в Больничное крыло. Если бы не срочное дело, я справился бы и сам, но, боюсь, наш Северус в большой беде. Пойду же ж выручать.
… Упрямая лестница, хоть и направляемая всей магией Альбуса, всё же не хотела доставлять его в Запретный Коридор, а время шло. Всё-таки Директору удалось "запинать" лестницу, и он бросился в неосвещённые глубины, прибегнув к помощи мощнейшего Lumos maxima.
Но везде было пусто.
– Ни живого, но же и не мёртвого Северуса – никакого…
… Термы в Сибелиуме были воздушными, то есть под полом и в стенах были вмонтированы трубы, через которые пропускался нагретый воздух. А ещё бани были по настоящему жалкими, как и весь городок у реки Кладилус.
В термах было три крошечных бассейна – фригидарий с прохладной водой, калдарий с водой градусов тридцати, вокруг которого были отдельные кабинки для мытья и не только, и тепидарий с водой чуть выше шестидесяти – местная парная. А всё от того, что настоящей парной – судаториума с почти что кипятком – водой восьмидесяти пяти градусов, обычно устраивемом на термальных источниках, коими изобиловал Апеннинский полуостров, ни в одних термах на Альбионе не было.
Около бассейнов сновали нищие ромеи и колоны – полукровки – бритты, торговавшие пирожками и сладостями
– О, великий Мерлин! И здесь, поцелуй их всех Дементор, даже в банях – сладости! – выругался по-английски Северус.
Соответственно количеству потевших в тепидарии было и банщиков-натиральщиков, совмещавших обе профессии из-за убогости заведения. Они мыли мужчин (для женщин отводилась вторая, меньшая, половина терм), к немому ужасу хоть и читавшего о таком Снейпа, мочой, и счищали с тела грязь, смешанную с местным "мылом" специальнымии скребками, а затем умащали вымытое тело маслами. Северуса, похолодевшего от омерзения, облили из кадушки мочой и начали скрести, как породистиую лошадь.От процедуры умащивания зельевар с гордым видом отказался, поразив банщика до глубины души, которой у раба, как известно, нет.
Массажистов-развратников было всего трое – финикийцы с накрашенными сурьмой, по их обычаям, глазами и бровями, тонкие, жилистые семиты. Как их занесло в Сибелиум – об этом высокорожденному Господину дома Снепиусов не должно было выказывать интереса. А на самом деле интересно было и даже очень.
Ещё для плотских утех в массажных кабинках около калдария предоставлялись симпатичные мальчики–бритты лет десяти, предназначавшиеся, в основном, для легионеров, соскучившихся по столичным развлечениям или попросту уставших от таких же, как они сами, солдат Императора.
Северус ещё до мытья, ради интереса заглянул в одну из кабинок:
– А для чего они, эти кабинки, может, за отдельную плату здесь можно спокойно помыться самому? – и лицо его пошло кирпичного оттенка пятнами.
Он был глубоко сконфужен – видеть взрослого, как он сам, мужчину с соразмерными гениталиями, совокупляющегося с ребёнком, хоть и скороспелым, варварским, но всё же…
… На территории бань располагался небольшой стадион для гимнастики и старая библиотека со свитками. Многие ромеи любили читать здесь и загорать одновременно.
Вымытый, хоть и мочой, но изрядно посвежевший, профессор обнаружил библиотеку и… забыл и о бане, и о разврате, и о времени, зачитавшись Горацием и Овидием – теми произведениями, что не сохранились в веках.
Наступила ночь, и к ушедшему в прекрасные вымыслы Снейпу подошёл цензор, сказавший, что за ночное проведение времени в термах нужно доплатить. Северус послал цензора к Мордреду, но тот не понял и не отступил до тех пор, пока профессор не послал за одним из рабов, дожидавшихся Господина у входа в термы, в особо отведённом для невольников месте. Сонный раб, встав перед хозяином на колени и ткнувшись головой в старый мозаичный, местами выщербленный пол, передал мытарю требуемую монету стоимостью в пол-коровы из кожаного мешочка с местной валютой – Господину негоже было касаться грязных монет. Однако обзаводиться долгами и подписывать долговые расписки было гоже. Давать в долг тоже было вполне подходящим занятием для любого гражданина, патриция ли, плебея ли. Главное – выписыть закладную.
Северус снова, позабыв обо всём, зачитался при свете коптящей лампы с фитилём, густо пропитанным бараньим жиром, и потому ещё зловонной.
Он остался в термах один из граждан Сибелиума – Господин дома сразу же, без церемоний считался таковым, лишь количество голов невольников да число колонов учитывалось при начислении налогов. Но так было когда-то, когда ещё была настоящая Империя на пол-мира с Божественным Кесарем во главе. Сейчас же Альбион был практически независимым государством – варвары, вандалы, готы обеих ветвей – западной и восточной, и организованная боевая машина хунну выполнили на материке свою страшную миссию.
Странно, но на острове не прижилась христианская религия, введённая, как официальная и единственная вера Римской Империи ещё Императором Константином Первым Великим в начале четвёртого века.Судя по отсутствию в городке над въездными воротами и в доме Снепиусов икон или хотя бы раннехристианского, заимствованного из римских катакомб знака рыбы, здешние патриции придерживались устаревших традиций. Веровали в сонмище богов – своих и заимствованных с Востока, из Египта и Греции.
Даже те же Снепиусы, эмигрировавшие только в этом, пятом веке, не были христианами. Отчего? Задавать эти вопросы, чтобы не показаться чужим среди своих, не хотелось. Но так хотелось знать! Даже пиктов на севере будущей Шотландии христианизировал Святой Норньон, прибывший из христианского ирландского королевства Ульстера. Тех, кого считают Нелюдями и ромеи, и бритты, а сами-то – паганы, то есть, язычники.
Уставшие рабы и колоны – работники терм – давно спали. Профессору же было не привыкать к бессонным ночам…
… Квотриус тоже не спал – ему мерещился этот внезапно, словно Deus ex machina, свалившийся на его гордую голову старший брат – высокорожденный наследник, за какой-то час ставший в доме Господином вместо любящего отца.
Брат, возненавидевший тихую, покорную, молчаливую красавицу – мать, возжелавший, кажется, невозможного – разлучить любящую семью и тем обидеть и без того обложенных данью дядьёв.
Брат, чьё искусство произносить обычные слова вкупе с движениями странной деревянной палочкой, повергло в ужас даже мачеху Веронику, славящуюся неженской твёрдостью характера. Ибо закалена она немилостью супруга, длившейся двадцать четыре года – всё то время, пока жила на Альбионе.
И вот теперь, в одночасье, прежняя опала сменилась на законные супружеские отношения. Отчасти и их отзвуки – стоны Вероники и отца – не давали молодому полукровке заснуть. Ведь он был с отрочества влюблён, молча и безответно, в Веронику, и разница в возрасте ещё более распаляла чувство молодого человека. Из-за этой страсти он до сих пор не женился и не обзавёлся многочисленным потомством, как его сверстники – чистокровные уэсге, к этим годам готовящиеся умирать, подумать только! – от старости. Какая же старость может быть в двадцать один год – ведь ещё три четверти жизни впереди! Но Вероника теперь потеряна для него…
–Как же страстно она стонет! О, милосердные боги, убейте меня – я не мо-гу э-то-го слы-шать…
… Брат мой кажется мне настоящим халдеем, даже по внешнему облику, только белокож – длинные волосы, пышной чёрной гривой обрамляющие плечи и бледное, с нежной, как у женщины, кожей, лицо. Лицо с удивительными, умными, познавшими, кажется, всю мудрость мира, глазами, но печальными и тусклыми – свет будто не проникает в неразличимые на фоне чёрной радужки зрачки. У него фамильный нос, однако тонкий, с изящными крыльями и горбинкой – не такой мясистый и прямой, как у отца и у меня самого. А рот его – такие тонкие, изогнутые в недоброй усмешке сухие, бесцветные губы, одновременно и божественно целомудренные, и вызывающе похотливые.
Да всё изящно в брате – и тонкий стан, и неширокие плечи, хрупкие на вид бёдра, тонкие длинные ноги в этих странных варварских, разумеется, но удивительно красивых штанах.
А скольких коров, наверняка, стоила странного покроя, без единой складочки облегавшая стройное тело, туника с разрезом посредине и мелкими, странного вида, фибулами. Одежда из нездешней, никогда не виданной, хоть и шерстяной, но с блеском, ткани!
А эти руки, холёные и тонкие, с нежной, женской кожей, правда, в странных пятнах, словно у красильщиков кож, которые, видимо, ничего не держали тяжелее свитков, вощёных дощечек со стилосом, да этой его деревянной, устрашающей не на вид, как благородное оружие воина, а по действию, палочки, верно, такой лёгкой.
Да, короткого меча – гладиуса – в этих руках даже и не представить. Не говоря уж о тяжёлой спате.
И отталкивающая своей женоподобностью, и ей же притягательная внешность у высокорожденного брата Северуса. Однако не похож он ни на грубых солдат Императора, ни на изнеженных финикийцев – ни на кого, о ком я точно знал, что они – мужеложцы.
Напротив, в этом отношении вид у брата, его жесты, голос, движения, даже непроницаемый взгляд – всё говорит о неразвращённости и целомудрии.
Брат загадочен и странен – казалось, он прожил не у бриттов и, как он выразился, не побывал "на Востоке и Западе, на Юге и Севере" хотя бы из-за нежности и необветренности кожи лица и рук, а – вот уж полночный бред, о, боги! – появился… из иных времён. Да и выговор его намекает о какой-то… несовременности брата.
Что за чушь приходит в голову, когда сходишь с ума от стонов любимой женщины, отдающейся другому – её повелителю, супругу, его собственному отцу.
Казалось, Вероника всю жизнь проживёт в тени матери, затмившей её если не происхожденим, то рождением наследника – полукровки.
– Ха… "наследник", – так уничижительно думал о себе Квотриус, в момент превратившийся просто в бастарда. – И теперь мне с отцом предстоит выслушивать, а главное, исполнять приказы этого истинного наследника – сводного брата.
Руки которого так хочется целовать, не пойму, отчего…
В глазах которого так хочется увидеть свет…
Зачем это мне? Только лишь из-за уже вскриков, чувственных, животных вскриков любимой Вероники – матери Северуса?.. Нет, не только, да и не столько… Боги, боги, когда же… они, наконец, натешатся и утихнут, заснув в объятиях друг друга?! Тогда прекратятся и эти странные мысли о брате…
Кстати, где он? В доме его нет. Днём он, даже не оттрапезничав с дороги, отправился в термы. Но что можно делать там ночью, когда остаётся только читать замусоленные поколениями свитки в старенькой библиотеке? Там же нет ничего стоящего чародея – только Сенека, Гораций да Овидий… Всё это есть в доме, во много лучшем состоянии. Да ещё лишь недавно отец, на моё двадцатилетие приказал пополнить библиотеку порнографией – чтобы наследник, наконец, захотел бы жениться. Но мне не понравились басни о нимфах и сатирах, даже с, кажется, долженствующими возбудить меня иллюстрациями. Напротив, всё это показалось противным и грязным в незримой близости Вероники, той, что ни разу даже с отдалённым интересом не взглянула на пасынка. А ведь я почти так же красив, как мать. Почему всё так сложилось, боги?..
Интересно, почему глаза Северуса – чёрные? Ведь у отца светло-карие глаза, у… Вероники – голубые, как небо моей Родины, яркие, безоблачные, если не считать – ха! – осени, зимы и весны… Ну и дурень же я влюблённый!.. И всё же… У меня глаза, как у Нывгэ, моей матери, по какому-то капризу "крестившейся".
Мало того, что сама рабыня, так и подражает Распятому Рабу хотя бы в вере своей, непонятной никому в нашем доме. Но уж если отец позволил матери даже имя сменить, данное ей при рождении и означающее, по её словам "Маленькая", такое хорошее, подходящее ей, низкорослой, домашнее имя, а она решила и вовсе отречься от корней своих, приняв это новое, греческое, даже не ромейское имя "Нина", значит, в этой вере нет ничего дурного.
Верно, Северус должен знать о последователях распятого где-то на Востоке Иисуса, ведь брат, наверняка, знает много обо всех богах в подлунном мире.
Но отчего же тогда его столь мудрые глаза не пропускают, кажется, света Солнца в душу, будто где-то внутри колодец, связывающий зрачки с душой, завешен плотной тканью?
Отчего кажется, что ему одиноко и больно, но он, как стоик, терпеливо переносит злую, непонятную муку?
Отчего хочется помочь его прекрасным глазам увидеть все светила, особенно дневное, чтобы они по-настоящему засверкали?
Ведь он стал бы так необычайно красив нездешней, неотмирной красотой, как в том Царстве Божьем, о котором восторженно рассказывает мне мать.
Сейчас же он напоминает мертвеца, кровососа с ладным телом, но без души… Всё же он, высокорожденный мой брат, верно, искусный чародей, что так приворожил мои мысли, и думаю я всё меньше о его матери, чем о нём самом…
Страшная ночь, безлунная, облака закрыли даже звёзды и планиды…
Где же он?..
… О, благословенная тишина, наконец-то, снизошла на дом моего от… Нет, с сегодняшнего полудня – уже брата, ведь теперь он – Господин дома. Боги, как же хочется любви – не продажной, не похабной, а светлой и разделённой!
Вот, стоит подумать о делах Амуруса, как в паху становится жарко, и восстаёт плоть. Теперь – или будить Карру, эту грязную пиктскую старуху, подаренную мне отцом, когда я только стал юношей, или… Лучше уж самому – это меньший грех по словам матери, чем, как это? А, прелюбодеяние. Совокупление без брака.
Жарко, боги, как жарко там, внизу… Всего несколько движений с образом Вероники перед мысленным взором, как всегда, и всё кончится, и я смогу, наконец, уснуть, не думая о его глазах. Его чёрных, тусклых, таких красивых и неживых одновременно, глазах…
Об этом бледном лице, таком тонком носе с горбинкой, как у финикийца…
Жарко, ещё, ещё немного…
А этот рот – кажется, если бы брат поцеловал меня, я не знаю, что случилось бы… Что-то светлое, и его глаза прозрели бы, отразив море света… Северус…
Боги, жарко, ещё… А если бы он коснулся меня… там…
О, боги… как жарко… Как хочется…
– Северу-у-ус!
Квотриус кончил, и только шальные мысли о брате, да, брате, всё ещё не покидали возбуждённый разум, услужливо предлагая картинки, виденные в термах, но не с участием ромеев и финикийцев, а с собой и… братом.
– Мать бы сказала, если бы только могла догадаться о моих фантазиях, что это – великий грех – так думать о брате. Но я… я не знаю, что это за чувство, возникшее сегодня, совсем недавно, когда Вероника навсегда покинула меня, стеная и крича от наслаждения под напором мужеской силы хоть и пожилого отца.
Одно могу сказать – не похоть испытываю я к моему брату. Чародей он и маг, отсюда всё – верно, сам возжелал меня. И эта, вдруг вспыхнувшая в моей крови, но такая неправильная… любовь.
Буду изо всех сил своих бороться с наваждением, лучше уйду к дядьям моим, но не отдам тела брату на поругание, а себя – на позор рода и посмешище плебса.
И с этими благородными мыслями Квотриус с какими-то затаённым ужасом и благоговением перед братом, находящимся на другом краю города, но умело управляющим его естеством, снова ощутил восставший пенис, требующий только одного – болезненных фантазий разума ради бурного семяизвержения.
И вновь – вот он – брат, лежит рядом, обнимает молодого человека, всматривается чёрными, пустыми, но в воображении разгорячённого похотью Квотриуса, пламенными, бесстыжими глазищами в его собственные, влажные и блестящие от желания.
Целует Северус младшего брата, накрывая его тело своим, не хочет он знать о братской, чистой любви, он – чародей и маг, возжелавший сейчас, чтобы снова мастурбировал Квотриус…
Да, так… Ещё… Поцелуй меня, Северус… Ещё, ещё, е-щ-щё-о-о…
Как же хочется ощутить руку твою белую, тонкую, на чреслах своих…
– О, Се-ве-ру-у-у-с-c!
Едва Квотриус получил драгоценную разрядку, как в дверь спальни, полагавшейся ещё ему, как наследнику, пока брат – Господин не распорядился иначе, несмело постучали. Молодой полукровка решил, что пришли рабы выдворять бывшего наследника, а теперь – просто бастарда, в общее для таких, как он, помещение, а бастардов от женщин и бриттских, и пиктских племён и родов в доме было предостаточно – отец отличался многоплодием и мужской силой даже в свои шестьдесят три. Не желавший, чтобы его, изнемождённого, сейчас беспокоили, Квотриус вопросил громко и отчётливо, но коротко:
– Кто?
Вдруг последовал ответ матери Нины, как она нижайше просила всех домочадцев, чтобы её называли этим именем:
– Сынок, всё ли у тебя в порядке? Ты кричал во сне имя высокорожденного брата. Дважды. Не допустишь ли меня к себе в опочивальню?
– Ступай, матерь, и да будет спокойным твой сон до утра –зря прислушиваешься ты ко всему, что происходит сегодня ночью в доме.
Квотриус и пустил бы мать в спальню, но в спёртом воздухе небольшой комнаты стоял сильный запах свежей спермы, и мать могла догадаться, что сын не просто так кричал во сне. А ему вовсе нежелательно было, чтобы хотя бы мать, да тем более мать – христианка, связала бы два этих факта – имя и запах…
… Да, Квотриус хотел утешить её, теперь впавшую в немилость и разлучаемую с любимым господином, взявшим её в пятнадцать старой, по меркам её народа, девушкой у старших братьев – вождя рода уэсге и его младшего брата.
У женщины в роду был и третий – сводный брат по матери, но до правления родовым союзом его не допустят, а жаль – Нина так хотела повидать младшенького Тиэрро. По её подсчётам, ему должно было исполниться два раза по пять и два пальца лет. Так говорила Гырх`вэ – молоденькая рабыня из её племени, как раз спустя год после его рождения приведённая Господином Нины – любимым Малефицием. Для Тиэрро наступило время жениться и начинать славное дело обзаведения потомками. Нина даже находила своевременной свою ссылку обратно в род, где всё ещё правил старший брат – Ыскынх`, а она могла бы поняньчиться с внуками.
Вождь был уже совсем старик для её народа - ему было шесть раз по руке и два пальца лет. Зато он имел боевую закалку как во вражде с ромеями, так и в совместных походах на соседей – другие родовые союзы бриттов и охоту на племена пиктов, граничащую с истреблением.
Родовому союзу уэскх`ке было пять раз по пять пальцев поколений вождей, правящих от пяти до трёх раз по пять и двух, как последний вождь, пальцев лет. Надо учитывать, что за оружие, настоящее, не тренировочное, брались в три раза по руке лет. К этому времени у мужчины была жена с одним, а если боги и духи благосклонны, то и с двумя малолетними сыновьями.
Разумеется, римляне не доверяли никаким варварам, не делая исключения и для бриттских родов и союзов, кляня их за изменчивость и непостоянство. Но и сами ромеи, по своей обычной ещё со времён покорения областей Средиземноморья, практике, зачастую сводили на поле боя два, а лучше – более, неугодных бриттских родов, чтобы они истребили друг друга собственными силами – для этого нужны были только хорошие ромейские лазутчики и шпионы…
… Северус встретил первые светлые краски – персты Авроры, всё так же, за чтением. Но от голода и переутомления уже начинала раскалываться голова, а прекрасные строки не звучали более в резонанс фибрам души – как раз она насытилась и тоже утомилась.
–Э--эх, – с хрустом в затёкшей спине потянулся Снейп, – а сейчас возвращаться к этим недоумкам, которые, небось, и свитков в руках не держали .
Так думал профессор о новоявленной и тут же признавшей его господство, семье – не о женщинах, а об "отце" и "брате" – напыщенном полукровке. Он и подумать не мог, какой жаркой для них обоих выдалась эта ночь.
Знай он о фантазиях Квотриуса, то, скорее, тотчас бежал бы из дома, отдав господство в нём обратно Малефицию. Да кому угодно, лишь бы не оставаться с этим "братом" – извращенцем под одной крышей. Добрался бы до Канала, перебрался в Галлию, а потом… потом что?..
В Галлии создают Великую франкскую империю Меровинги, в лесах орудуют совсем ещё дикие германцы, волнами приходящие в и без того разорённые италийские провинции, белокурые, все, как Малфои.
Профессор поморщился, а потом рассмеялся, представив себе многочисленных, воинственных, грязных Люциусов, Нарцисс и Драко с детьми, стайкой окружившими папашу и уже размахивающими маленькими пращами, копьями и метко стреляющими по белкам, зайцам и оленятам из детских луков.
Право слово, от представленного и не захотелось бы бежать на Континент, ведь там ещё волнами до Адриатики проходят полчища ост- и вестготов, всякой поганой нечисти вроде небольшого, но воинственного народца бургундов. А захотелось бы просто перебраться, да хотя бы в тот же Лондиниум, посмотреть, так сказать, на свою столицу во времени оном, с римскими, на этот раз, по-столичному роскошными термами… О, опять термы. Ну, может там циркус есть… Пора уже выбираться отсюда Мастеру зелий, да поспешать в дом свой, то есть, семейства Снепиусов.
А ведь в четыреста десятом году вождь хунну Аларих уже занимал Рим после десятка лет "наведываний" в Западную Римскую Империю, покидая её только под натиском военачальника всех войск страны Стилихонуса Флавия, вандала по отцу, "опекавшего" по предсмертной просьбе отца Императора Феодосия Великого и его сына и Императора Гонория.
И вот уже примерно через двадцать лет престарелый Аттила, сейчас воюющий с Восточной Римской Империей, придёт и на запад, окажется в тогдашней столице Западной Империи Медиалануме** и прикажет изобразить себя в окружении римских Императоров, восточного и западного, сыплющих ему под ноги золото. От завоевания Рима его отговорят только советники, обратившие внимание вождя хунну на его возраст и желание умереть в родных степях.
Затем по Континенту пойдёт жуткая волна затапливающих всё на своём пути кровью, страшно жестоких угров, пришедших, как и все кочевники, в том числе и хунну, из-за уральских степей…
Нет, лучше остаться в этом несчастном Сибелиуме, расположенном на кирпичном тракте, в случае чего свяжущем его, Северуса, с Лондиниумом.
Снейпу, как и любому, даже не такому опытному шпиону, необходимо было запастись в случае чего пригодившимся бы, путём к отступлению – вот только деньгами надо обзавестись, а так… Он готов в любое время дня и, как ему ошибочно казалось, ночи отправляться в столицу или ещё в какой-нибудь городок на любом из римских трактов.
На самом деле в ночное время суток, даже в лунные ночи, из охраняемых легионерами поселений лучше всего было не высовываться – об этом знали и горожане, и купцы, и даже легионеры и варвары, которых ночь застигла в ромейском городке. На дорогах царил беспредел, учиняемый непокорёнными варварскими племенами, особенно, пиктскими, полагавшимися не на открытый бой, а на нападение всем скопом на зазевавшихся и оставшихся без даже нескольких легионеров – защитников, путников. Не брезговали разбоем на дорогах и сами легионеры – а что поделаешь против нескольких квадриг с солдатами, оставшимися без военачальника? Нападали в ночи, особенно на купцов, и бритты, пешие и на колесницах, которые, как и все варвары, прекрасно, как кошки, видели во тьме.
К сожалению, аппарация, как способ перемещения, отпадала – Северус, разумеется, доселе не был в древнем Альбионе.
В качестве последнего выхода оставался смешной до первой стрелы варвара полёт в виде громадного ворона с мошной, набитой монетами, но умирать так глупо почему-то совсем не хотелось.
Выходя с затёкшей от возлежания, по римскому обычаю, спиной, и покрасневшими от бессонной, вот уже второй ночи, глазами, он не заметил, как был окружён бодрыми, хорошо выспавшимися на свежем воздухе, рабами. Они поприветствовали Господина, а в ответ услышали странное:
– Ну уж нет, чем болтаться по этим дрянным городишкам, лучше всё-таки сразу в относительно большой Лондиниум.
– Дозволено ли будет спросить Господина, мне, жалкому, преданному рабу Кырдро, всего одну вещь? – обратился на правильной латыни раб.
– Спрашивай, раб Кырдро, я дозволяю тебе.
– Неужели желает мой мудрый Господин оставить родную семью, едва вернувшись в дом и став истинным спасением всех обиженных и заступником всех прибегающих к его высокой милости?
– С чего ты взял это, жалкий раб?! – взвился Снейп. – С тех слов твоего Господина, которые ты нагло подслушал, когда мне захотелось подумать вслух?! Ты будешь наказан за это, раб Кырдро. Я передам смотрителю за рабами о твоём проступке!
Северус, разумеется, не собирался никому ничего говорить, решив просто припугнуть ещё одного, наверняка, судя по носу, "братика".
А вообще-то, стоило начинать подлаживаться под стиль поведения богатого рабовладельца, к помыканию людьми, как бессловесной скотиной. Ну да это легко – к "хорошему, доброму, вечному" быстро привыкаешь.
… Но так только казалось…

___________________________________________________

* Цензор в Риме -- сборщик налогов и лицо, ответственное за правильное их начисление., разумеется, только с граждан.
** Медиаланум – современный Милан.