Letters from the Earth

Объявление

Друзья! Админ, то бишь ваша Ketrin_Snape, физически не успевает вести сайт, если есть предложения о помощи - пожалуйте на почту koshka-20052@yandex.ru. Лично меня можете найти на блоге: https://koshka-20052.blog.ru

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Letters from the Earth » Слэш » "Звезда Аделаида", СС/НМП, ТР, ГП, РЛ, НЛ и др, NC-17, в проц.


"Звезда Аделаида", СС/НМП, ТР, ГП, РЛ, НЛ и др, NC-17, в проц.

Сообщений 1 страница 8 из 8

1

Название: "Звезда Аделаида"
Автор: GrayOwl
Бета/гамма: Araguna
Персонажи(пейринг): СС/НМП,
Другие персонажи: ТР; ГП; АД; РЛ; и многия другия мимо проходившия на тот моментъ.
Рейтинг: NC-17
Тип: СЛЭШ
Жанр: adventure/romance
Размер: maxi
Статус: в работе
Саммари: Исторически-эротический роман.Часть первая. Приключения Северуса Снейпа в пятом веке новой эры среди бриттов-дикарей и римлян, провозгласивших себя хозяевами Альбиона. Живописание быта и нравов эпохи. Христианство и дикие верования, ненависть и дружба, любовь истинная и выдуманная и, разумеется, смерть, и её много. Жестокость и нежность в одном флаконе с капелькой юмора и игры слов. "... А так ли уж линейно время?.."
Предупреждения: AU, ООС, POV, намёк на инцест, смерть персонажа (а куда ж без ентого?);-)
Дисклаймер: All indictia & Trademarks... Да, ладно, скажем по-прежнему -- От всего, кроме букв, изобретённых св. равноап. Кириллом и Мефодием, отказываюсь в пользу тёти... oh, ex me once more, mrs.J. K. Roaling & WB Co. Также оставляю за собой право на некоторые проскользнувшие мимо моих глаз и глазуний моей беты, орфографические, грамматические, синтаксические, некоторые стилистические и прочая ошибки.

Отредактировано Сира_Сова (2011-03-29 15:29:01)

0

2

Ветер, туман и снег.
Мы - одни в этом доме.
Не бойся стука в окно –
Это ко мне,
Это северный ветер,
Мы у него в ладонях.
Но северный ветер - мой друг,
Он хранит все, что скрыто.
Он сделает так,
Что небо станет свободным от туч
Там, где взойдет звезда Аделаида.

"Аквариум".


Глава 1.

Это сказочка, не сказка –
Сказка будет впереди.

"Музыкальные приключения Маши и Вити".

В коридоре слышались выкрики Неспящих.
Так профессор Зельеварения Северус Снейп называл про себя студентов, по тем или иным причинам выходящих на тропу запрещённой вражды между Гриффиндором и Слизерином. Казалось бы, она ушла в прошлое после вероятной, всё ещё вероятной победы над Волдемортом, случившейся чуть более четырёх лет назад. Но нет, разгорелась опять, да как!
Разумеется, всегда находились старшекурсники, противоборствующие в дневное время лишь
из-за первенства Домов по успеваемости – невинные, правильные, трудолюбивые овечки, озабоченные только своими девушками или парнями, да чемпионатом по квиддитчу.
Ночами же сражались Они, применяя все заклинания и проклятья, кроме Непростительных, да и то потому, что на первые два срабатывала мгновенная система оповещения Хогвартса. Страшенная сирена, дурным голосом завывавшая посреди ночи или, значительно реже, дня, и созывавшая деканов – профессоров Снейпа и МакГонагал – на "конклав". Днём последний обычно заканчивался снятием баллов с Гриффиндора и ритуальным целованием изящной ручки профессора Трансфигурации в качестве отступных за самодовольное выражение лица профессора Зельеварения. Из словесных перепалок с Минервой Северус всегда выходил победителем.
На третье же Непростительное у студентов, к счастью, не хватало магического потенциала и ненависти.
Но по ночам заместитель господина Директора предпочитала не выскакивать в тёмные, неуютные коридоры замка в клетчатом халате и шлёпанцах гриффиндорских расцветок. Он просто позволяла мучившемуся бессонницей и одиночеством, которое может испытывать мужчина в самом расцвете второй молодости по магическим меркам, предоставляя сему высокородному мужчине самому разрешать проблемы с теми-кому-не-спится-в-ночь-глухую.
Профессор, измученный нерастраченным за время долгого шпионажа в пользу Ордена Феникса и господина Директора лично, либидо, по ночам наводил, с его точки зрения, справедливость. То есть, гонял милующиеся парочки и Неспящих.
На парочки он действовал просто одним своим бесшумным появлением в запертом на все известные заклинания классе, отчего миловаться сразу же переставало хотеться. Желалось только одного - срочно оказаться в полном одиночестве в спальне в кроватке, уютно обнявшись – девушкам – с плюшевыми медвежатами, а юношам – с чем потвёрже в руках, пока не обмякнет.
Но с Неспящими приходилось сложнее – их нужно было для начала разнять, а сделать это было под силу только "Ужасу Подземелий", самому, как казалось, никогда не спящему, а появляющемуся с неизменным Lumos maxima, светящимся на конце палочки не хуже настенного факела. Волшебная палочка была поистине боевой, прошедшей все возможные испытания во время последней Войны с Пожирателями.
Но вот предугадать появление Снейпа заранее, даже забившись в самые дальние коридоры и тупики, Неспящим не удавалось ни разу.
Так ни одна дуэль или целая потасовка не были доведены до конца – ни один из двух Домов не мог заявить себя на роль Хозяина Хогвартса, перед которым все остальные должны были стать "сынками".
Днём Неспящие отсыпались на занятиях, а честь Домов поддерживали более миролюбивые их сокурсники, борясь не на волшебных палочках, а соревнуясь в знаниях, которыми Неспящие манкировали, причём достаточно откровенно. И только по двум дисциплинам им не давали продыха – Трансфигурации и Продвинутым Зельям.
… Вот и сейчас профессор Снейп, разогнав две обычных и одну гомосексуальную пары, спешил неслышной, скользящей походкой на звук выкриваемых заклинаний, кажется, переходящих в черномагическую мессу.
– Tarantallegra!
– Protego!
Не смешно, – подумал Снейп. – Вроде бы взрослые уже, а такую чушь порят… И чему их только на ЗОТИ Ремус учит? Вот я бы…
– Seco!
– A-a-a!
Интересно… что ему отрезали. Надеюсь, всё же, не попали – может, он от страха заорал. А хоть бы и вскользь – кровищи теперь будет…
– Sectumsempra!
Ну надо же, прошло около двадцати лет с тех пор, как я впервые применил это заклинание, да, очень действенное, на Сириусе Блэке, и вот – его уже вовсю используют даже не Пожиратели, а молодёжь. Что ж он замолчал-то? Неужто опять попал? Главное – чтобы не моему…
– Protego! Freesio!
Надо же, кто-то удосужился меня подождать – вот я им сейчас! Интересно, попадёт кто-нибудь завтра, а вернее, прямо через четверть часа, к Поппи? Думаю, с обморожением попадёт…
– Procyon lotor creato!
– Bubo bubo creato!
Нет, ну я сейчас умилюсь – одного превратили в енота-полоскуна, а другого – в филина. Интересно, во-первых, в какого филина, а, во-вторых, кто являлся инициатором этого зоопарка.
– Nullus aestius!
Вот и до Тёмных Искусств добрались Что будет следующим?
– Aeternum somn… Ой! Молчу-молчу, профессор Снейп, сэр! Я не хотел насылать вечный сон – просто Пруст меня разозлил своим Нуллусом – хорошо, я увернулся. Я тебе, Пруст, завтра…
– Завтра, которое уже вот час, как наступило, Вы, мистер Джорл, ничего не сможете сделать моему студенту мистеру Прусту! Это я Вам гарантирую.
Где отмороже… тьфу на Вас, мистер Фис, обмороженный? И где филин с енотом?! Я Вас спрашиваю, мистер Джорл!
– А Вы, профессор, своего студента спросите!.. Сэр.
– А я Вас желаю спросить! И не сметь мне перечить, мистер Джорл! Отвечайте, и быстро.
– В филина превратили Вашего, профессор Снейп, сэр, а в енота – нашего, так что мы квиты, сэр!
– Называйте фамилии дуэлянтов без промедления, мистер Пруст! Хотя бы Вы ответьте своему декану. Эти гриффиндорцы попросту невоспитанны.
Оказалось, что с каждой стороны Неспящих набралось по трое, два из которых пребывают в нечеловечьем обличии, у одного гриффиндорца обморожена рука, а у слизеринца – огромный порез на шее, он без сознания, и кровь толчками бьёт из раны.
– Господа студенты, пока я остановлю кровь, найдите Ваших сокурсников – "животных" и трансфигурируйте их обратно в людей. Это приказ, иначе можете приказывать эльфам собирать сундуки.
– Но, профессор Сне…
– Никаких возражений, с Вашей стороны – особенно, мистер Джорл. И к господину Директору даже Вас не поведу – сам отчитаюсь.
– А что будет с мистером Прустом, сэр? – нарывался Джорл.
– Я с ним по-своему расквитаюсь, можете даже не волноваться, неугомонный Вы мой!
Итак, скорее, господа семикурсники – займитесь каждый своим "питомцем", а мне понадобится помощь обоих моих префектов. – сказал Северус, остановив кровь и залечив рану на шее своего студента. Теперь, по крайней мере, его жизни ничто не угрожало, и зельевар пошёл на рысях в лабораторию за Кроветворным зельем. Драка произошла неподалёку, а запас такой важной субстанции был у профессора всегда наготове.
Наскоро влив пострадавшему от кровопотери студенту побольше зелья, Снейп отправился будить префектов Слизерина.
К моменту возвращения с двумя заспанными студентами, Мастер Зелий обнаружил ещё двоих, уже вернувших прежний облик, но пострадавших морально студентов своего и гриффиндорского Домов. Для раненых сотворили носилки, их левитировали перед собой префекты. Потом сия торжественная процессия, возглавляемая уже не сальноволосым, но, по мнению гриффиндорцев, таким же ублюдком, как и до Войны, и двумя его стражами порядка направилась в сторону Больничного крыла.
Дошедшие самостоятельно "енот" и "филин" были успокоены зельями и капельками. А вот другую парочку ожидало несколько тоскливых дней в лазарете – слизеринцы не навещали своих пострадавших организованной группой из более, чем трёх юных волшебников чаще одного раза на дню. Не в пример оголтелым "гриффиндорским волкам", которые могли и всем курсом к одному пострадавшему завалиться… и тут же вывалиться обратно. Медиковедьма, хоть и любила Львиный Дом, но покой в своих владениях ценила выше, чем ор и вопли несдержанных любимцев Директора.
… Поспав часа четыре, профессор Снейп был вновь бодр и активен – он привык довольствоваться малым ради большего. Например, сейчас ему жизненно важно было до завтрака переговорить с Альбусом и, да, снова о вражде двух Домов. Откуда вдруг свалилась на школу такая напасть? И если предыдущие стычки домов Монтекки и Капулетти обходились без особого кровопролития, то в этот раз... Именно сегодняшней ночью был уже исчерпан лимит на хулиганские выходки с обеих сторон.
Одного из студентов чуть не зарезали, полоснув, как резник – по горлу, сильнейшим заклинанием. Другого чуть не уложили в вечный летаргический сон с повторяющимися навязчивыми кошмарами. А из такого весёлого сна ещё неизвестно, сумел ли он выбраться с помощью мадам Помфри. Ведь она – всего лишь фельдшерица. А вот как бы не пришлось подключать лучших специалистов по снятию сложнонаведённой порчи из клиники имени Св. Мунго.
Ситуация требовала срочного вмешательстства сильнейшего мага Хогвартса, а не Северуса с Минервой, всё же уступавших ему и в жизненном опыте, и в магическом потенциале.
Зная пароль, в кабинет Директора было пробраться несложно, что Снейп и проделал.
– Доброе же ж утро, мальчик мой, – как всегда, весело улыбнувшись, сказал на самом деле еле продравший глаза Дамблдор.
Но не в его привычках было показывать подчинённым собственную слабость.
Зельевар только хмуро взглянул на старика, ничего не сказав.
Значит, Севочка обижен. Вот только вопрос – на кого? А и Мерлин с ним – он всегда на кого-то обижен. Но разговор предстоит, – думал Альбус, предлагая Северусу изощрённейшую пытку – лимонную дольку.
Мастер Зелий было обиженно вскинулся, но понял, что без этого акта садизма Директор попросту с ним разговаривать не будет, запихнул дольку в рот – эка пакость! – но стал послушно есть.
Не дожевав проклятой дольки, зельевар рассказал о случившемся между Неспящими и последствиях, которые может повлечь до такой крайности разгоревшаяся межфакультетская вражда – да просто о закрытии школы волшебства и чародейства. А ведь не у каждой, даже чистокровной, семьи, найдутся средства для домашнего обучения чад, не говоря уж о магглорождённых юных дарованиях.
Долька взрывалась на языке ароматом шипучих, отвратительно сладких капель, и у Северуса даже появились рвотные позывы. Но он сдержался. Бывало, и многократный Круциатус Тёмного Лорда выдерживал, а тут… такая, в сущности, мелочь, но аж блевать и кидат.
– Так вот, многоуважаемый Альбус, нужно срочно что-то с этими паршивцами делать. Безотлагательно.
– Но ты ж, Северус, забыл же и о своих "поганцах".
– Не извольте сомневаться – не забыл, но вот мистер…
– Севочка, давай уже ж я скажу по-простому, по своему – "Кадым ацад!"
– Что, таки, значит, всех "ацад" и с первым экспрессом до Кинг-Кросса? А как же Т. Р. И. Т. О. Н.? А мои студенты, между прочим, вот уже второй год выходят на первое место по успеваемости и в чемпионате по квид…
– Но, Севочка, ты же снимаешь баллы по своему, надо сказать, аг`хиважному предмету со всех Домов, кроме своего, даже с Рэйвенкло! Это ж возмутительно.
– Ага. А ещё Минерва всегда снимает баллы только с моего Дома, ну, и малость – с Хаффлпаффа. Но они же тупицы, сэр! В барсуках нет ни капли таланта, коим так преисполнены мои змейки. Это же несправедливо!
– Хорошо, мальчик мой, я переговорю с Минервой насчёт твоих. Но не обессудь же, если она откажется, пойми ж её тоже – как ни Зелья – так провал баллов пятьдесят на её-то "клепсидрах". Вот и думай тут, как так сделать, чтоб всем было хорошо.
А-а, дай старику пяток деньков, и, глядишь – я как-нибудь разрулю ситуёвину.
– Не-э-т, господин Директор, давайте думать глобально и прямо сейчас! Иначе за ещё одну ночь без трупа я уже не ручаюсь – я ж не летучая мышь, как обо мне чужие студенты сказывают! И передвигаюсь я, вовсе не как василиск в канализационных трубах, ориентируясь исключительно по слуху, но только ведь на своих двоих. А они ведь и опоздать могут… И что тогда делать прикажете?
– Хорошо ж, встретимся посде завтрака у тебя, а то у меня  новорожденный Фоукс верещит – аж голова раскалывается же. А пока я свяжусь с Минервой – она, должно быть, в кабинете зама уже. Не прощаюсь, мальчик мой.
На завтраке все трое – Минерва, Северус и Альбус – были невозмутимы. Директор и его заместительница весело щебетали о чём-то, а Снейп, как всегда, насупясь, пил излюбленный тыквенный сок. Он знал, что только это питьё, да ещё стаканчик огневиски (не время сейчас) способны заглушить омерзительное послевкусие раздражающе сладкой лимонной дольки, да ещё налегал на овсянку – с той же целью.
Всё же Северусу никак не удавалось преодолеть магию леденца Дамблдора, и он, покинув коллег, понёсся в свои личные комнаты, чтобы таки выпить. Ну, всего пару стаканчиков "Зелёного змия" – превосходного качества огневиски с привкусом болотной тины, потому-то и не пользующегося такой популярностью, как бесцветное "Огденское". Зато "Змий" принят к питию в свете, а уж там знают толк в удовольствиях.
Зельевар был на седьмом небе от счастья, что ему удалось задавить гадину – навязанный дар Директора, к тому же огневиски после скудного завтрака весьма сильно ударило в голову.
И тут в дверь постучали.
– Северус, мальчик мой, мы ж пришли уже.
Снейп, матюгнувшись про себя, открыл дверь, в которую вошли Высокие Договаривающиеся Стороны.
– Итак, профессор Снейп, как мне рассказал господин Директор, – речь МакГонагал была нарочито официальной и натянутой, – вражда студентов наших Домов достигла критического максимума.
– Именно, профессор МакГонагал, – также сухо подтвердил Снейп. – У Вас есть какие-нибудь мысли о скорейшем разрешении взрывоопасной и, не побоюсь этого слова, смертоносной ситуации?
– Позвольте старику вмешаться, – ласково так сказал Альбус.
У обоих деканов целый полк мурашек от его голоса по телу пробежался, настолько тон Директора был суров.
– Я побывал в лазарете вместе с Минервой, Северус. Твой студент очень плох – мы должны ж создать портал и переправить его в Святого Мунго, и сделать это нужно немедленно. Я же говорил Северусу, что в одиночку ж ему не справиться, а вот Вы, Минерва, отказались помогать профессору Снейпу в ночных рейдах по Хогвартсу – и что?
У Вашего студента под вопросом ампутация обмороженной же руки. Вы этого ж  добивались, спя сном праведницы, когда Северус в одиночку – да! – патрулировал весь огромный же замок?! С уходом из жизни мистера Филча мы лишились ещё одного стража ж порядка в школе, а новому завхозу наплевать, что происходит в его же, отчасти ж, конечно, владениях по ночам.
Северус, мальчик мой, сейчас вы с Минервой и профессором Флитвиком пойдёте, да поторапливаясь же, в Больничное крыло и откроете портал для ваших наиболее пострадавших семикурсников. А меня срочно вызывает министр Скримджер, так что вам же придётся действовать без меня, согласованно и согласно. Ступайте, да и я ж пойду.
Да, Севоч… Северус, я ж не забыл утреннего-то разговорчика.
Северус взвился – его чуть не назвали "Севочкой" в присутствии Минервы, да ещё и о глобальной предстоящей беседе отозвались, как о "разговорчике", не более. Вроде, как о пустячке, а его студент с перерезанным горлом, тем временем загибается – видно, даже при свете Lumos maxima не удалось правильно наложить заклинание, сшившее рану, или Кроветворного зелья оказалось маловато.
– Но мы ещё вернёмся сегодня к разговорчику, да вместе с Минервой, так что, ты ж не думай, Сево… Северус же, о старике плохо.
… Силами трёх профессоров оба сильно пострадавших студента были переправлены в клинику под надзор умелых колдомедиков. Профессор Снейп доверял им с тех пор, как в одном из последних сражений с оставшимися Пожирателями, особенно жестоком, ему парализовало всё, что ниже пояса, и Северуса отправили в боевой госпиталь для исцеления слабыми силами двойняшек – Падмы и Парвати Патил, начинающими медиковедьмами.
Разумеется, они с проблемой зельевара не справились, и когда сражение закончилось, со Снейпом в Святого Мунго аппарировала одна из близняшек. Они были рады избавиться от, по-прежнему, а теперь, после парализации, ещё более сварливого бывшего профессора, который требовал к своей драгоценной персоне незаслуженно преувеличенного внимания. Ведь в госпитале были раненые и потяжелее, да и попросту умирающие, а их, юных целительниц – всего двое на всех.
В клинике Северуса сразу отвадил от капризов брутальный целитель мистер Уэнс, Джошуа, гаркнув на профессора так, что тот… Впрочем, теперь это совершенно неважно. Главное, что уже через полмесяца интенсивного целительства Снейп снова встал на ноги, свободные от черномагического проклятия, которым запустил в него Руди Лестрейндж.
Стоит ли говорить, что именно Руди стал первой жертвой Северуса после возвращения на театр боевых действий? Разумеется, Руди, бывший добрый собутыльник Сева, послал в последнего столь неприятное проклятие только для того, чтобы отомстить за ранение жены, которое Снейп нанёс ей в Последней битве. Сражение называлось так только из-за пропажи Волдеморта вместе с Поттером. Куда они подевались, не догадывался даже Директор.
Когда зельевар предположил, что они переместились во времени, Альбус только горько улыбнулся:
– Севочка, пойми же, перемещение во времени без Хроноворота – вещь, не подвластная никому из ныне живущих или погибших в этой мясорубке.
В полевом госпитале произошла ещё одна знаменательная для профессора встреча – с мисс Лавгуд, тяжело израненой Режущими заклятьями. Профессор не начинал беседы, Луна, вся в бинтах, сама подошла к лежачему раненому, проронив всего несколько загадочных слов:
– Профессор Снейп, сэр, Вам придётся отправиться за чудовищем и Гарри… туда, – она неопределённо махнула рукой, – назад, к, скажем так, Основателям. От Вас, сэр, будет зависеть, быть ли Хогвартсу деревянным или каменным…
Простите, профессор Снейп, сэр, что помешала отдыхать.
Тогдашний бред полоумной, но всё же рэйвенкловки, был забыт за более насущными проблемами собственного выздоровления, в чём в то время Северус вообще сомневался. А обойдёнными заботой Снейпа оставались ещё такие соблазнительные цели, вроде того же, не успевшего сбежать на Континент лорда Малфоя. Нет, ничего личного – просто извечная вражда двух благородных чистокровных семей из-за предполагаемой древности родов.
Снейпы были старше на целых три века, но Малфои – шулера и мошенники, всегда подтасовывали факты в свою пользу, говоря, что браки римлян и кельтов нельзя считать чистокровными. А у самих и родовитых римлян прародителей – патрициев вроде Снепиуса Малефиция и Вероники Гонории, эмигрировавших в пятом веке из полуразрушенного варварами имения на туманный Альбион, не бывало. Их предками вообще была помесь приехавших из Восточной Римской империи неромеев в Британию, названную так, в том же пятом веке, монахами, с белокурыми германцами…
… На Альбионе же верили не в воинственных богов германцев, бургундов и прочих варваров, а чуть позже – и готов, захвативших Западную Римскую империю – оборотней вроде Одина и его сына Локи, а в одухотворённую природу.
Это было близко по духу римлянам, уже давно колонизировавшим южную и центральную часть острова, проложившим дороги, обзавевшимся рабами и колонами из местных варваров – бриттов и пиктов, и даже построившим их силами столицу острова – Лондиниум и обосновавшим несколько городских поселений у мостов и бродов.
Хранителями веры у кельтов были старинные почитаемые рода друидов, которые вскоре после покорения пригодных для своей жизни пастбищных земель кочевников бриттов, взятых под пашни, стали смешиваться с потомками римских солдат и кельтских женщин – первых, после исконных римлян, прародителей всех чистокровных магических семей Британии. Так что изначально все древние магические семьи можно было отнести к полукровкам, иногда – к магглорождённым, но об этом предпочитали не вспоминать…
… Этот экскурс в историю магической Британии Северус всегда считал поучительным и теперь, после того, как целители из Мунго сообщили, что раненые Неспящие будут жить и даже вскоре вернутся в школу, решил обдумать ещё раз всплывшее внезапно во сне этой ночью "пророчество" мисс Лавгуд.
Итак, если Поттер с Волдемортом переместились в древность, да ещё такую, когда не был построен Хогвартс, это значит… значит, что только я знаю древние языки англов, саксов и нескольких бриттских народцев.
Тёмный Лорд "удружил" с древними свитками – пришлось расшифровывать, о латыни же я не упоминаю. Знать её – естественно для любого уважающего себя волшебника.
… А я себя уважаю?[/i] – подумал Северус после третьего стакана "Зелёного змия".
Да, я себя о-о-чень уважаю.
Он подошёл к зеркалу, внимательно вгляделся в себя…
И почему меня никто не любит? – с обидой подумалось ему. – Ведь я же нормальный мужчина, вполне привлекательный…
– А нос у тебя…
Это начало говорить зеркало, причём маггловское – Северус не любил говорящих волшебных зеркал.
– Заткнись, ты, творение пыли под ногами чистокровных волшебников, пусть эта пыль и телефоны ячеистые… нет, сотовые или медовые?.. П-придумала. П-пыль…
Всё равно, в Хогвартсе эта маггловская игрушка не работает – сам проверял… Ой, что это я говорю-то перед зеркалом – мне сегодня три пары ещё вести…
Да, кстати, ты, маггловское зеркало, знай, когда в следующий раз заговоришь – нос у меня, как и положено любому магу из рода Снейпов. Поняло?
Насладившись состоянием нестояния на ногах, Мастер Зелий добрался по стеночке до шкафчика с зельями для себя – нелюбимого, и выпил одно из них, полностью отрезвляющее за полминуты. Потом потянулся за Антипохмельным для закрепления результата, употребил перорально, как и положено, и одел чёрную мантию, застегнув её наглухо.
Теперь никто, даже господин Директор не подумал бы, что пять минут назад этот бледный, черноглазый и черноволосый волшебник с выдающимся во всех отношениях носом разговаривал с маггловским зеркалом.

0

3

Глава 2.


Вечером Северус пил "Огденское" – просто от горя, не дождавшись вызова Директора, как вдруг… Вот он сам в позеленевшем пламени камина:
– Северус, мальчик мой, до чего ж ты себя довёл же? И зачем? Заходи же ж, Минерва уже здесь, – игриво произнёс Альбус.
– Я… не готов… сей-час к развогору, – еле выговорил, как ему показалось, без запинки и правильно, Северус.
– Но это же ж была твоя инициатива, Сево… Северус.
– Хо-р-рошо, я дубу через минуту.
Зельевар проделал уже описанные операции по экстренному приведению себя в норму, а потом лишь застегнул мантию и, бросив в камин щепотку летучего пороха, оказался в кабинете Альбуса.
– Я должен буду взять у Вас, многоуважаемая профессор МакГонагал, Хроноворот и отправиться далеко в прошлое – во время, когда Хогвартс ещё не был построен, – с налёту объявил резко протрезвевший Снейп опешившим слушателям.
– Сево… Северус, ты делаешь успехи – я же ж как раз собирался предложить тебе путешествие во времени, вот только к моменту разлада между Салазаром Слизерином и остальными Основателями. Я же думал сегодня о наших студентах, можешь ли поверить, даже в приёмной у министра.
– Поверить могу. Я и сам дошёл до жизни такой, каким Вы, многоуважаемый Альбус, меня застукали, не от хорошего настроения, поверьте. Но Ваша миссия невыполнима, сэр, просто потому, что мы не знаем точно, когда это событие произошло.
– А мы с замом уже подозреваем, – весело сказал Дамблдор. – Нашёл же ж я, такскаать, документик один, преизрядно интересный. Вот только мы с Минервой в переводе расходимся, общего мнения у нас не появилось. А всё потому, что Лордушка тебя заставлял саксонское наречие учить, а не, слава Мерлину, нас. Так ты уж же ж будь так добр – переведи нам, убогеньким, поточнее.
– Где же манускрипт или записка? Давайте же скорее.
– А это, Сево… Северус, обнажилась под многовековым слоем штукатурки в рэйвенкловской башне надпись же ж одна, повторюсь, интересная. Там сейчас плановый ремонт, но ребятки перестарались и, вот она – у всех на глазах, там даже числа латинские проставлены. Минерва говорит - это дата постройки башни, а я ей – рановато для готики-то, она же ж романская должна быть, башня-то. А уж орлята вообще все с ума посходили – таких теорий напридумывали, что, будь они гриффиндорцами – я бы их выслушал, они ж народ простой и говорят стихами, а орлята… О, от некоторых я успел понаслушаться таких гипотез,что даже не знаю, как и заснуть поспокойнее. Уж такие студенты там, как оказалось, кровожадные, что аж за Филиуса страшно стало – как он со своими справляется-то. А то всё вот, мол, Гриффиндор или, там, Слизерин, а в Рэйвенкло студенты хоть и спят по ночам, но ужасы придумывать горазды.
Так ты уж сходи, взгляни, а студентов от себя гоняй, а то они и тебя запугают, правда, профессор МакГонагал?
– Истинная.
– Зелье Сна-без-сновидений. Чтобы спать без кошмаров. Можно взять у Поппи, а могу и я выдать, как захотите, господин Директор. А вот пароля я не знаю, – мрачно сказал Снейп.
– "Нумерология, да не просто Нумерология, а Высшая".
– Это что – шутка?
– Нет, это Дом орла такие пароли задаёт. И это – не шутка. Я же ж говорю – они, орлы-то наши, шутить не любят.
– Ну, я пошёл, пока время до отбоя осталось. Завтра доложусь. Спокойной ночи, уважаемая Минерва, – и Снейп галантно уткнулся носом и сухими, всегда сухими губами, словно они никогда не знали истинных поцелуев, в протянутую МакГонагал длиннопалую кисть.
– Спокойной ночи, господин Директор.
– Что-то ты, Сево… Северус, слишком печально на дело идёшь – ведь могу же ж я приоткрыть одну нашу с тобой тайну, Минерва?
– А, Вы об этом. Да, можете.
– Северус, мы с Минервой… совсем же ж не смогли понять, что там понаписано – так что ты первооткрывателем будешь, и все лавры – тебе ж одному. Ну что, повеселел, мальчик мой?
Глаза Директора, страдавшего сильной головной болью, искрились от желания порадовать Севочку хоть чем-нибудь.
Старец ещё пострадает вволю от головы, думая всю ночь напролёт о непереведёной, но, без сомнения, относящейся ко временам Основателей, надписи и отбивая поклоны Мерлину всеблагому, чтобы сегодняшней ночью обошлось без таких тяжких увечий, как прошедшей – главное, чтобы Севочка успел дойти…
… Надпись оказалась не саксонской, а норманнской, и гласилось в ней о том, что шесть веков тому выстроен был саксами замок Хогвартс из дерева. Теперь же благородные норманнские маги, победившие невежественных англов, саксов, ютов и диких туземцев, породнились с теми волшебниками, в чьих жилах текла кровь римлян и построили всем скопом замок из камня, которому стоять до… – Северус аж позеленел, – … того, как появятся двое сильных магов непонятного происхождения, ибо оба – полукровки и не заговорят "гласами воинскими дабы убити быть кажному", и долго ещё будет длиться вражда Домов усопших Основателей, пока маг, умеющий не только браниться и поносить врагов своих на языке почти родственном и благородному норманнскому, и дикому саксонскому наречиям, да лопотанию туземцев, но способный сотворить волшебство великое, объявившись во времена благородных римлян и "соделаше чуда велице кудесника породивше и с младость полюбихом" и этим приостановить смешивание их пресветлой крови с оною грязною туземцев.
Это ведь мне к Снепиусу и Веронике придётся добираться – они же первые патриции, дети которых, по всей видимости, уже начали смешиваться с аборигенами – друидским родами. А что в этом плохого? А, да, "только" то, что из-за этого смешивания произойдёт "вражда велица". И не довольно ли мне этого? Но ведь, с другой стороны, именно кровь друидов привнесла в мой род волшебство… Нет, надпись явно исказила происшедшие на самом деле вещи, и от неё просто пыхает ненавистью к бриттам, и к подвернувшимся под горячую руку прежним хозевам страны, образовавших семь королевств и даже построивших, по своему обычаю – деревянный, Хогвартс.
И что значит, что маг должен породить другого мага? Это мне, что, время зациклить нужно и стать прародителем самого себя, размножившись в том времени "с младостью"?
– Бред… Вечерний бред… Я… Я просто переутомился.
Но кем были Основатели – саксами? Или бритты с саксами?.. Всё равно мне решать эту, как выражается Альбус – "ситуёвину", ведь только я знаю слова мисс Лавгуд, ныне занявшей место профессора Прорицаний.
А вот интересно, долго ли ли следующая "Сибилла" будет сохранять невинность? Не выйти ли ей замуж? За меня? Ну уж нет, она – особа помешанная, да и не люблю я блондинок со времён покойной Нарциссы – глупы и привязчивы.
Впрочем,
– профессор даже остановился, – мне и женщины-то не нравятся. Так, продолжаем рассуждать – а мужчины? Тоже, вроде бы, нет. Так, выходит, я не могу найти себе пару только потому, что мне никто из знакомых, даже светских, не нравится?!
Снейп был ужасно зол на себя и, дойдя до апартаментов, снова принялся за "Огденское", но вскоре прекратил прикладываться к бутылочке – показалась её содержимое Северусу пресным и невкусным. Северус переключился было на утреннего "Змия", но резко передумал – ему предстояло выйти на охоту за Неспящими…
Снова разогнав те же три парочки шестикурсников, Снейп ещё долго ходил по тихому, спящему замку, забирался в излюбленные места баталий, но… Везде было чинно и сонно, и зельевар отправился спать, провалился в сон и проснулся от застоявшегося эрегированного члена, словно просящего хозяина…
Ну уж нет, – решил Снейп.
Он встал, впервые за долгое время проспав семь часов, а, значит, обоспавшись, и побрёл, вялый после долгого для него сна мыть голову шампунем собственного производства. Раньше его волосы – предмет насмешек всей школы – были неопрятными и всклокоченными по данному самому себе обету мыть и расчёсывать их не чаще раза в месяц до самой смерти некоего злобного персонажа, в миру известного, как лорд Волдеморт.
Теперь же они блестели, словно шёлк, но не от жира, а от солнечного света, на который Северус заколдовал, проснувшись, своё глухое псевдо-окно. Так захотелось – с утра было романтичное, стоячее расположение духа. Обыкновенно Северус встречал эту физиологическую данность мужского организма во сне, поднимаясь с постели, уже и не мечтая о такой резвости "дружка", почему-то ощущая себя – ещё вполне молодого мага, дряхлым стариком.
А всё от того, что хронически не высыпался и был по этому поводу злобен уже с утра. Сегодняшний же утренний стояк профессор воспринял бережно, как дар богов.
Значит, я – всё ещё мужчина в расцвете поздней молодости, – нежно думал о своём снова уснувшем "дружке" Северус. – А теперь придётся тащиться к Альбусу – рассказать ему, что у орлов на стене понаписано… Но я же не обдумал собственной тактики. Вдруг Директору неистово загорится отправить меня в прошлое, прямо не завтракавши? А если он опять предложит лимонную дольку?!
Снейпа аж передёрнуло от омерзения.
Откажусь, – решил он твёрдо. – Точно откажусь и пусть бросает меня хоть в ракитовый куст, не изменю слову Снейпов…
Северус для поднятия боевого духа вспомнил, как героически многократно изранил Малфоя, да к тому же усиленным из-за нелюбви к Люциусу болезнетворным заклятьем Sectumsemprа, собственным, тогда ещё нераспространённым среди нынешней молодёжи, за счастливое будущее которых он и сражался тогда, на Войне.
А они… оказались в итоге Неспящими.
Но пусть хоть после вчерашней разгульной и кровопролитной ночи Они не вышли на тропу войны, поняв, что перегнули палку. По крайней мере, Северус надеялся, что его здоровый сон не повлёк за собой дюжины черномагических проклятий с обеих сторон.
Однако полную информацию можно узнать только, поднявшись к Альбусу, – думал Снейп.
Он применил Бритвенное заклинание, а теперь выбривал недостаточно чистые, с его точки зрения, участки кожи, пользуясь допотопными маггловскими помазком и бритвой.
Северусу предстоял сложный разговор с Директором и его замом, однако он не сомневался, что в итоге слизеринская пронырливость возобладает над гриффиндорской прямолинейностью.
Поразмыслив о предстоящем "разговорчике" с обязательным "Севочкой", Снейп решил, что беседу можно отложить и на после затрака, избежав подобного обращения в обществе Минервы, которая будет сыта и добродушна.
– Надо, необходимо найти выход из ситуации, краской на стене написанной в башне рэйвенкловцев. Только вот что-то мне в этой краске не понравилось – а-а, она будто не десять веков тому нанесена на стену, а несколькими днями назад… Хотя, возможно, надпись магическая. Пойду-ка я снова к рэйвенкловцам – возьму кусочек краски на экспертизу.
Зная импульсивный характер Директора, необходимо запастись собственным, оригинальным планом действий.

Северус при свете солнца ещё раз прочитал всю надпись, уже не разбирая её на фрагменты, а целиком, и… пришёл к однозначному выводу, что это – подделка под старину. Одно только выражение "типа того и… ", правда по-норманнски, должно было ещё вчера резануть взгляд, но… хорошо хоть, что сегодня разобрался, что к чему. Вчера был просто шок, обычный такой, как у Шампольона – расшифровщика Розеттского камня. Ведь волшебником был, зараза, но маскировался, причём удачно… Ладно, идём пищу вкушати, как там было-то? А, типа того и всё такое…
… – Господин Директор, в этом Орлином Доме – просто беспредельщики.
– Ты садись, садись, Сево… Северус, не мельтеши, да объясни, почему на орлят поклёп возводишь. Лимонную дольку?
– Нет! Только не… Впрочем, я хотел о надписи поговорить. Это подделка, причём недавняя. Вот как шмоток штукатурки отвалился, так детишки наши заумные и пошутили. По своему, по заумному. Надо было бы всех старшекурсников – под Веритасерум и вызнать, кто норманнский, сиречь старо-французский, знает. Надпись-то по-старо-французски, да с превеликим умом сделана, я почти уж было поверил всему этому бреду.
Да знаю, что противозаконно Веритасерум… так применять – шутка это. Но расспросить ребят надо – авось кто и покается. Всё-таки совестливые они, не то, что мои… Ой, я не то сказать хотел.
– А что же ж ты сказать хотел? Что змейки имеют хоть малейшее понятие о совести? Вот гриффиндорцы…
– Не будем, Альбус. Мои тоже не всегда и далеко не во всех шалостях признаются.– Это, наконец, вмешалась сытая и разомлевшая от любимой яичницы с беконом вместо вчерашней овсянки, Минерва.
– Ну, ладно, – согласился на ничью Дамблдор. – Так что там за выводы же ж у тебя такие скоропалительные появились, Северус?
– Скажите, господин Директор, может в надписи одиннадцатого века быть выражение, которое можно перевести, да, попросту переводится, как "типа того и всё такое"? Может?! Да неужели?
Я считаю, эта надпись – просто студенческая шалость, но выполненная с превеликим тщанием. Так что, стоит только выяснить, кто автор и… наградить его, например, каким-нибудь старинным трактатом на норманнском наречии. Вот и всё.
А по поводу путешествия в прошлое – надо немного повременить и поизучать соответствующую историческую литературу – может, где-нибудь найдётся интересная компиляция или многозначительная лакуна в хрониках или даже рыцарских маггловских романах…
Снейп нёс пургу, а самому уже в голову пришла затейливая, но такая простая, на первый взгляд, вещь, как перелистать заново собственный, именной экземпляр "Истории Хогвартса" – книга-то магическая, да я ещё наложил на неё в своё время несколько интересненьких, простеньких таких заклинаний из Тёмных Искусств, например, заклинание Мгновенного Проявления, значит, появись в каком-то временном промежутке новые персонажи, в ней это уже зафиксировано.
Мастер Зелий ещё раз настоял на том, что открывшаяся надпись – новодел, и удалился на занятия.
Вечером Северус за стаканом (о, всего одним!) двадцатилетнего коньяка, отцеживая помаленьку, листал "Историю Хогвартса" и… нашёл в первой же хронике упоминание о "начале времён римских" и в этом самом начале упоминались двое магов, "говоривше языцы неведомы, но очарованием кажеся и риму подобно, и гвасинг, и иудейскы". Второе в перечислении языков было, скорее, племенным союзом бриттов х`васынскх`, а вот почему "иудейскы"…
Ах, да – "Avada kedavra" – это же по-арамейски что-то вроде "Убивать-убить-врага-убиту быть", в общем, что-то, – ах, какое послевкусие! – этого, точно уже не припомню. Арамейским занимался вплотную в восемнадцать, а сейчас мне, Мерлин!
Не стоит – лучше ещё хлебнуть, но что-то я пьян опять, а всё из-за Них – опять целую ночь на страже быть…

Уж сегодня Неспящие точно будут! И ещё тех, любвеобильных-то, может в покое оставить? Нет, геев оставлю – у них детей не бывает, а девиц с парнями точно разгоню. О, да и пора уже идти. Отправлюсь-ка я налегке – без мантии, а то жарко слишком после коньяка.
Неспящие, судя по звукам, совсем сдурели и отправились Запретный Коридор, а настроены они при этом были настолько по-боевому, что Снейп уже прикидывал в уме, на кого какое заклятье наложить, чтобы побыстрее обезвредить Их.
Северус поднимался по замершим, словно в предчувствии беды, лестницам, что зельевару очень не понравилось – известно же, что замок, особенно по ночам, живёт своей жизнью, пропитанной магией, большей, нежели волшебство всех людей, населяющих его, вбирая от каждого волшебника крупицу дани, как "плату" за пребывание.
Наконец, профессор услышал звонкие выкрики:
– Petrificus totalus!
Снова у кого-то детство в известном всем месте заиграло, но лучше уж пусть такими заклинаниями балуются, – быстро, на уровне рефлексов, ориентируясь на этаже, думал Мастер Зелий.
– Protego! Vintrus dassarus!
Звук падающего тела и душераздирающие звуки.
В кого-то попали Винтрусом. Ах да, Ремус же ввёл его в программу. Оно действует не больше пяти минут. Больно, да, но перетерпит.
– Dassium vitae!
– Protego! Cirullius fаstus!
– Вот это бойня! Я аж в восторге… Был бы, если бы не участие моих змеек.
– Imperio! Avada ke…
– Молчать! Рот на замок! Всем стоять на местах! Ах ты, подонок – Crucio! Всё равно, сирена уже воет.
Всем заткнуться о Круциатусе! Всем, я сказал! Finite incantatem! Кто проговорится, тому личную Аваду около озера обещаю, и при этом на меня, господа старшекурсники, ник-то не по-ду-ма-ет!
А подумают либо на Вас, мистер Джорл, либо на Вас, мистер Пруст, хоть мне и стыдно за вас обоих. Да, за обоих!
Кто это? Я раньше не видел этого смазливого личика среди вас, господа!
– Мисс Селена Твайс.
– А я-то думал, кто посмел попытаться заставить мистера Хорсли совершить ритуальное самоубийство?! Значит, Вы, мисс. Что ж, собирайте сундуки – завтра, нет, уже сегодня, Вас отчислят!
– Тогда и меня с ней, профессор Снейп, сэр – это я подбил Селену идти со мной и применить Непростительное.
– Вы-ы, мистер Уоршис? Я Вам не верю.
– Я виновен не меньше мисс Твайс, сэр, так что смело можете отчислять и меня.
– Да жениться Вам надо на мисс Твайс, и будут у вас обязательно близнецы, ну, или, по крайней мере, двойня – у Вашей избранницы слишком "говорящая" фамилия.
Но я доложу о вашей парочке господину Директору вот уже через пять – шесть часов. Так что Вы тоже пакуйте вещи… И не сметь звать домашних эльфов! Ручками, ручками, как дома.
– Но у меня дома всё делают эльфы!
– Это. Ваши. Эльфы. И Вы забыли обратиться ко мне правильно!
– Простите, профессор Летучая Мышь, сэр, – прозвучали два голоса – мужской и женский.
Эти Гриффы просто невоспитанны, не налагай на них Круциатус, Северус, сюда уже спешит МакГонагал, – усиленно убеждал себя Северус, разумеется, мысленно.
И точно – появилась Минерва, вся в клетчатой боевой гриффиндорской раскраске, уже на взводе.
– Что опять, к Дементорам, произошло, Северус?! Кто и какое Непростительное наложил?!
Да-а, Минерва, посылающая куда подальше – ради этого стоило остановить Аваду и завтра же исключить её львят, – с удовлетворением подумал Снейп.
– Дорогая Минерва, очень не хочется говорить об этом, но, поверьте – Вас разбудили целых… два Непростительных – первое и… третье, вот только мне удалось остановить длинное арамейское заклятье, к счастью для студентов обоих наших Домов. Моих студентов стало бы на одного меньше, а вот Ваших, многоуважаемая госпожа заместитель Директора, боюсь, завтра станет меньше на двух – мальчика и девочку.
– Но, Северус, девочки-то здесь при чём?!
– А Вы, Минерва, спросите у мисс Твайс. Вот же она – перед Вами. Наложила на мистера Хорсли из моего Дома Imperio, а затем о-о-чень постаралась, чтобы он заавадился.
– Что?! Вы, мисс Твайс, произнесли Аваду под Imperio для этого джентльмена?! Я не ослышалась?! И как Вы вообще оказались здесь?! Вы все?! В Запретном Коридоре! Прятались от профессора Снейпа, скажете вы?! А если бы Коридор, чью магию приостановил сильнейший маг профессор Снейп, исчез бы вместе с вами всеми?!
– Но, Минерва! Я не…
– Подождите Северус, прошу Вас! Раз уж меня, меня! Разбудили! Так дайте и мне покричать вволю!
– Минерва, я не приостанавливал дей…
… Вдруг всё стало изжелта-белым, Северус и Минерва успели по военной привычке мгновенно зажмуриться, а вот юноши и затесавшаяся между ними агрессивная гриффиндорка не успели сориентироваться, и неестественное свечение выжгло им глаза, а некая сила вытолкнула куда-то вовне.
Вспышка была мгновенной, и оба преподавателя сразу же после неё открыли глаза и… очутились в лесу. Буки и грабы переплетались могучими кронами, внизу оставалось место для подлеска.
– Северус, так Вы не…
– Да, многоуважаемая Минерва, я не успел остановить магию Запретного Коридора потому, что услышал начало Авады и рванулся внутрь, стараясь успеть заткнуть рот мисс Твайс. И успел.
Вот только в… чём заключается эта самая магия и как с ней бороться – для меня, непосвящённого, тайна есмь.
– Не шутите так жестоко, Северус.
– А я, что самое смешное во всей этой древесной истории, – Снейп обвёл рукой кругом, – и не шучу вовсе, Минерва. Я всегда полагал… что господин Директор знает, а раз он – значит, и Вы осведомлены. Но, видимо, ошибся. Я прав?
– В чём, Северус? В том, что мы оказались неизвестно где и… – голос МакГонанагал опасно задрожал.
– … И когда. – бесстрашно закончил Снейп. – Да, я прав.
– Что же нам теперь делать здесь, в этом лесу, полном, я уверена, диких животных и… ещё неизвестно каких тварей?
Голос Минервы уже не дрожал больше, а звенел, как натянутая тетива.
– Право, не знаю, есть ли где поблизости стоянки или кочёвки племён пиктов или бриттов, но даже не знаю, стоит ли показываться им на глаза? Мы выглядим странно для них, а что странно, то и опасно.
– Значит, жить в лесу, скрываясь от людей?
Минерва нервно обхватила себя руками, стараясь унять возникшую предательскую дрожь во всём теле.
– Зверям уподобясь? А охотиться с помощью Авады?
– Уважаемая Минерва, прошу Вас, успокойтесь сами и не накручивайте меня. В ответ на Ваши вопросы могу предложить два варианта действий – "жить, зверям уподобясь" в Запретном лесу, охотиться с помощью, ну того же Tarqiсium dostrae, знаете такое заклинание?
– Н-не-ет, это, верно, что-то из Тёмных Искусств, не так ли, уважаемый Северус? Но я не смогу наложить такого проклятия – я не сильна в этой области магии, к ней, сами знаете, нужно некоторое предрасположение… которого у меня нет.
– Да, это простое, в общем-то, заклинание, а вовсе не проклятие, как Вы неверно выразились, уважаемая Минерва. Оно просто сдирает шкуру животного, правда, заживо, но зато нам не свежевать его тушу, а можно развести костёр простым Incendio, Вы трансфигурируете что-нибудь в вертел и подставки под него, и нам останется только плотно поесть, вот и вся незадача. Развае это сложно?
– А… второй вариант? – тихо, уже безнадёжно спросила Минерва.
– Идти вон из леса и искать людей, убедить их в том, что мы – великие духи или божки, которым они поклоняются, и жить в грязи и без единого блага цивилизации. Правда, это, вообще говоря, рискованный поворот сюжета, но всё лучше, чем жить, потихоньку превращаясь в животных в этом лесу.
– Да, стоит попробовать найти людей. Но я ведь не знаю ни одного пиктского или бриттского языка…
– Выучите, многоуважаемая Минерва – языки простейшие, несколько необходимых слов и выражений я Вам подскажу, да мы же – Боги! Не забудьте об этом. Надо только продемонстрировать пару-тройку "чудес" перед дикарями, и они уткнутся носом в землю, поклоняясь нам.
– Идёмте к людям, уважаемый Северус, идёмте.

0

4

Глава 3.



В мире сказок тоже любят булочки.
"Карлсон, который живёт на крыше, проказничает опять"
А. Линдгрен

Люди молились новым Духам, пришедшим из Священного Леса к их стоянке на Озере. Духи были высокими, человекоподобными, Матерью и Младшим Сыном. Духи были одеты в странные шкуры, гладкие даже на вид. Духи соизволили снизойти к мольбам людей, приняв из их рук и вкушая дары – печёные лепёшки из толчёного дикого овса, мёд и овечий сыр, запивая дары почему-то особо понравившейся Духам водой из Озера.
Да, Духи, как им и положено, знали толк в удовольствиях – вода в этом Озере была полна рыбы, чиста и вкусна. Неподалёку таял ритуальный Огонь в костровище, где под слоем глины запекалась овца, принесённая в дар Духам. Мясо её, ставшее священным, пойдёт на ночное приношение даров Духам.
– Это всего-навсего пикты. Давно уже полностью вымерший народ. Правда, по легендам горцев, остатки племён этих низкорослых, отсталых в культурном развитии от всей Европы на полторы тысячи лет, людей ещё в конце девятнадцатого века обретались, кочуя по побережью Северного моря, занимаясь собирательством выброшенных многочисленными тогда кораблекрушениями благ цивилизации. В тех холодных, гиблых местах даже образумившиеся к тому времени горцы не трогали остатки племён пиктов – этого коренного населения Британских островов, – говорил Мастер Зелий, не спеша прожёвывая полусъедобную, жёсткую, пресную лепёшку и осторожно обмакивая её в мёд необыкновенно насыщенного цвета и вкуса, правда, с сотами и дохлыми пчёлами, вынимая обломком палочки (нет, не волшебной) трупики насекомых из большой глиняной кривобокой корчаги.
– Как Вы думаете, Северус, от этой необыкновенно свежей и сладкой озёрной воды не выйдет конфуза? – осторожно проделывая то же самое, спросила Минерва.
– Вопрос, конечно, интересный, но я считаю, что не кипятить же её в озере вместе с его обитателями, а в таких необожжённых горшках вскипятить хоть что-то не удастся.
Ох, ну когда же они угомонятся скакать вокруг и дуть в эту гнусную раковину?! Попробую спугнуть их музицирование.
– Silencio, – пробормотал Северус, нацелив палочку (вот теперь уже волшебную) на дудармача с раковиной.
Звуки послушно прекратились, все пикты тотчас попадали ниц и даже распластались по земле от благоговейного ужаса перед Духом – Младшим Сыном, которому неугодно оказалось звучание священной раковины.
– Ой, Северус, Вы и древних людей сумели напугать не хуже студентов, – засмеялась Минерва, Дух – Мать по разумению пиктов.
Шаман произнёс:
– Дух – Младший Сын недоволен, но Дух – Мать смеётся, а она главнее, ибо старше и женщина, оба едят и пьют. Вставайте, люди! – и ткнул в землю посохом – обструганной кремневым ножом узловатой, толстой и тяжёлой даже на вид палкой.
Люди встали, но мужчины закрыли своих женщин и детей от возможного гнева Духов.
– Где же Дух – Отец, о, знающий много? – обратился глава племени к шаману.
– Мы не заслужили того, чтобы увидеть ещё и Его, довольствуйтесь тем, что Духи вообще приняли вид, чем-то похожий на нас, недостойных. О, как они прекрасны и благородны!
Те-Кому-Мы-Молимся, не в пример этим извергам, Нелюдям, приносящим в дар не достойные Духов людские жертвы, а еду человеков своим Духам. Еда может понадобиться только воплощённому в плоть Духу, а остальным Духам нужны человеческая плоть, кровь, мозговые кости и сладкие мозги.
Это те, которые Нелюди, приносят в дар своим Духам наши мёртвые тела.
– Ха! – гортанно вскрикнул шаман, отчего Северус и Минерва даже есть перестали, да и хватит уже зубы об этот овёс ломать. – Нелюди полагают, что их Духи питаются ещё и жареной мертвечиной, складывая костры из тел наших мёртвых.
Хорошо, что оба волшебника не разумели речи пиктов, иначе бы Минерву точно вырвало от описания обычаев бриттов – Нелюдей с точки зрения пиктов. Последние же считали Людьми – каждое племя – только своих, а любых иноплеменников – пиктов истребляли безжалостно. Дикари…
– Хорошо здесь, но нам пора к бриттам, чью речь я могу различить. – сказал наевшийся Дух – Младший Сын Духу – Матери. – О, а вон и они, легки на помине.
– Сейчас будет потасовка? – спросила с интересом Дух – Мать.
– Нет, сейчас нас всех, кажется, поголовно, вырежут, ну или застрелят из луков стрелами с бронзовыми наконечниками. У этих-то, – Северус мотнул головой в сторону вооружавшихся палицами, копьеметалками, пращами и луками пиктов, – только каменные наконечники. Поэтому нам с Вами…
Минерва, где Вы? Минерва?! Не шутите так, куда Вы пропали?!
Минерва бросилась в панике с криками, неподобающими высокому званию Духа-Матери обратно в лес и затаилась. Да, её "львиная" храбрость вдруг испарилась при виде бриттских колесниц, варварских копий римских средств передвижения – ведь верховую езду знали только германцы, да и то попросту на лошадиных спинах и шкурах – прототипах сёдел, без стремян, но с удилами.
Бритты же брали пример не с неизвестных им германских и готских племён, но с более высокоорганизованных римских легионов и колесниц, подобные которым сейчас и застыли на вершине горы, где позже, о! – много позже – возникнет приземистое, никогда ни Северусом, ни Минервой не виданное норманнское здание Хогвартса.
Северус бесстрашно вышел вперёд. Вооружённые пикты застыли поодаль, готовые обороняться и сражаться не на жизнь, а на смерть.
Снейп орлиным взором взглянул на предводителя бриттов, уже отдавшего приказ о наступлении. Колесницы понеслись с горы вниз, Северус бросил в первого возницу Stupefy, потом во второго, нагоняющего несущуюся уже без управления колесницу, ещё один Сногсшибатель. Первая развалюха с вождём бриттов налетела на камни и перевернулась три раза, прежде, чем раскрошиться. Чудом выживший предводитель племенного союза, наследственный вождь Нуэрдрэ вылез из-под обломков и махнул своим людям, дав сигнал остановиться.
– Кто ты, Великий волхв? – с придыханием от ужаса и, одновременно, ожидаемого восторга, спросил вождь.
– Меня зовут Снепиус Северус, и я волшебник. Я могу истребить всех твоих людей вот этим деревянным оружием, – Снейп показал вождю волшебную палочку.
– Я верю тебе, благородный патриций Северус Снепиус. Возможно мне узнать – принадлежишь ли ты роду Снепиуса Малефиция? Ведь ты его сын, о, великородный патриций?
– Я его близкий родственник.
– Как попал ты, достойный поклонения, к Нелюдям – дикарям? Они захватили тебя в плен? Так дай нам возможность истребить их, о, Великий волхв и благородный патриций!
– Эти нелюди, как говоришь ты, вождь, приняли… меня, – Северус не решился вспоминать об убежавшей куда-то Минерве – "Потом найдём", – мелькнула чисто слизеринская мысль, – голодного, уставшего после блужданий по Запретному лесу.
"Ой, кажется, я что-то не то сморозил, назвав лес именем из будущего".
– Так вот, они приняли меня за своё божество, услаждали мой слух музыкой и преклонялись предо мною, вождь.
И, если уж ты удостоился чести знать моё истинное имя, то скажи мне своё – и то, как зовут тебя твои люди, и то, как назвал тебя отец. Не бойся – подлинного имени никто больше не услышит. Мне же необходимо, как волхву, знать твоё прирождённое имя, чтобы понять, кто ты на самом деле.
– Х`э-х`э-й! Достойные воины, возьмите себе по женщине и рабов покрепче из Нелюдей, а оставшихся – в озеро! – обратился к своим бритт.
– Стоять! Рот на замок! Кто первый подойдёт к этим людям, хоть они и не вашей крови, будет мучаться долго и страшно! Это говорю вам я, Снепиус Северус, патриций и волхв! Клянусь Именем!
Всё же несколько пеших воинов в кожаных рубашках до колен подошли поближе и пустили стрелы из маленьких, сильно гнутых луков, в сторону врагов. Один из пиктов упал замертво – стрела торчала из его груди, ещё покачивая оперением.
– Crucio! Crucio! Crucio! – взревел Снейп, направляя палочку на лучников. Первый, особенно сильный Круциатус достался убийце.
Подверженные заклятью бритты на глазах остальных, до полусмерти испуганных, воинов с обеих сторон корчились и орали от непереносимой, неведомой им доселе, не сравнимой с раной в живот, боли.
– Finite incantantem! – Снейп решил, что с бриттов довольно мер устрашения, но добавил, обращаясь к не успевшему назвать имена вождю:
– Хочешь, я убью того, кто нарушил мой приказ?! Не хочешь?!
– Он отважный, но молодой и несдержанный ещё боец. Ему пятнадцать, и эта битва должна была стать первой в его жизни. Его имена, я скажу тебе их, благородный патриций, только не убивай мужчину. У него жена беременна уже вторым.
–  Что?! Какой мужчина?! Чья жена?!
Северус подозревал… что ответит ему вождь, но вовсе не пылал желанием удостовериться в своем предположении.
– Этот молодой воин, его имена…
– Меня не интересуют… его имена, в отличие от твоих, вождь. Если ты не назовёшь их через миг, я убью тебя, но смерть твоя будет мучительной.
– Моё прирождённое имя – Фыгх`энке, а зовимое – Нуэрдрэ.
Первое имя вождя – потайное, пророждённое, данное новорожденному едва лишь обмытому младенцу для отвода глаз злых божеств, означало: "Сотворяй", а второе, общеупотребительное – "Смотри вперёд", что очень подходило первому сыну – наследнику родового вождя, который после смерти отца в двадцать девять лет – преклонный возраст для того времени и народца, сам стал вождём.
– Вот теперь мы можем говорить, Нуэрдрэ. Скажи, откуда ты знаешь моего родственника?
– Я имел величайшую, незаслуженную низким рабом честь, сражаться бок о бок с великим Князем Снепиусом Малефицием и даже имел счастье, ниспосланное мне племенами богини Дану, лицезреть его супругу – высокорожденную патрицианку Веронику Гонорию. Знаешь ли ты, о, Великий волхв и благородный патриций Северус Снепиус, почему эта достойная женщина обделена мужеским вниманием?
– Нет, я давно не общался с моей высокорожденной роднёй, потому не ведаю, о чём ты говоришь, вождь. Так, вернувшись к нашим баранам…
– О чём ты, Великий?..
– … Да с языка сорвалось. Так вот, ты, вождь, доставляешь меня в военную ставку высокорожденного патриция Снепиуса Малефиция, а племена Нелюдей оставляешь в покое на долгие пять, слышишь, вождь, пять лет! Соглашайся, Нуэрдрэ.
Мастер Зелий произнёс это таким страшным голосом, которым запугивал первокурсников до икоты и, сверкнув на него чёрными страшными, без единой искры света, глазищами.
И вождь согласился, только попросил Северуса побыть в центре внимания людей его родового союза – х`васынскх`, что означало, разумеется: "Истинные Люди, Правящие Миром", а как же иначе? Ведь Истинным подчинялись все земли пограничья будущей Англии и Шотландии, а часть покорённых земель управлялась сыном Нуэрдрэ по зовимому имени Кх`онарлу – "Выдра" и располагалась в окрестностях древнего даже для бриттов и чуждого им городского поселения римского типа – Лондиниума.
Северусу хотели помочь взойти на колесницу, но он сам, использовав Wingardium leviosa, воспарил над ней, к вящему изумлению воинов, и опустился внутрь хлипкого сооружения, не зная, как на него правильно взбираться, но внимательно наблюдая за бриттами, "осёдлывающими" свои своеобразные средства передвижения.
Удивительно было смотреть, как пехотинцы в кожаных доспехах поспевали за рысящими лошадьми. Только, когда в поле зрения появилось некое сооружение, кажущееся достаточно большим посреди вересковых пустошей, пехотинцы начали сдавать. Повсюду виднелись, пасущиеся на островках весёлой, зелёной, ароматной травы, окружавших нечто вроде человеческого жилья, овцы.
Подъехав поближе, оказалось, что это – нечто – не то дом, не то шатёр из брусьев, обтянутых дублёными шкурами животных – оленей, овец, горных баранов, вот только свиных шкур не было, да и не могло быть – только саксы привозят в восточную Британию столь любимых ими свиней. Свиньи, привозимые ромеями, на Альбионе почему-то не приживались, не давали приплода.
Уже уверенно, словно всю жизнь этим занимался, Снейп сошёл с колесницы. Прогудели рога, и из шатра высыпали женщины – черноволосые, белокожие, с правильными чертами лиц, которые сложно было различить под слоем грязи и копоти. Одеты все женщины были в посконные безразмерные длинные рубашки с большим вырезом, из которого то там, то тут вываливалась на свет чья-то налитая молоком грудь. Присмотревшись к женщинам, Снейп увидел, что большинство из них основательно на сносях, а спереди привязаны новорожденные младенцы.
Вылетевшая за матерями орда ещё более грязных разновозрастных детей, которые, все как один, словно по приказу, хранили, на радость Северусу, строгое молчание и приглядывались к странно одетому, явно богатому иностранцу. А какие могут быть богатые, бледные, чисто умытые, с чистыми руками иностранцы на колеснице, нет, не вождя, но его свата? Иностранца, ехавшего, тем не менее в гордом одиночестве, не считая возницы, когда сам сват вождя – да! – прибежал пешим?
Конечно, этот бледнолицый, с характерным носом, высокорожденный иностранец – римлянин, только одетый в облегающую одежду странного покроя, да ещё со множеством кругляшек, скрепляющих разрез одеяния. Вот только волосы у него не стрижены давно, а ведь римлянину, в отличие от отцов и братьев, пришедших без низкорослых, но сильных Нелюдей – рабов, полагается под сияющими доспехами носить короткие волосы и развевающиеся, по колено, одеяния из тонкой шерсти, которую прядут им жёны.
А иностранец одет в чёрное, будто празднует победу над врагами рода, и одежда его искрится на солнце множеством маленьких солнечных зайчиков, хотя уже и солнце на закате (на Снейпе был сюртук из сукна с шёлковой прострочкой по всем швам).
Странный он какой-то, а взгляд-то!.. Вот и молчит весь род вождя и представители союзников – вторые сыновья подвластных великому вождю Нуэрдрэ малых вождей племён, которых набралось уже два раза по пять и ещё четыре пальца – не знают, что и сказать.
– Мир вам, люди! – со странным выговором произнёс "неправильный" римлянин.
– Можешь говорить со своими людьми, вождь. Расскажи им о нашем соглашении, а лучше – всё, как было, расскажи. И про то, что я знаю теперь твоё прирождённое и…
– О, нет, Великий волхв и высокорожденный патриций, не позорь меня на старости лет (на вид вождю было лет двадцать пять) перед моими людьми, иначе перестанут они подчиняться мне! А второй мой сын – Рьех`ы – слишком молод, чтобы управлять таким большим количеством людей, не считая женщин, детей и тех, кто-вовремя-не-умер!
Да, своеобразное у вождя чувство юмора – назвать одного сына Выдрой, а второго – Крысой… – подумал, усмехнувшись, Северус, а вслух сказал:
– Веселитесь, люди – я принёс вам благословение высокорожденных ромейских патрициев!
Тут же зазвучали рога, а затем из шатра появилась, вся в бисерных и серебряных украшениях с камнями, юная женщина с округлым животом, в рубашке, украшенной вышивкой крупной красной нитью, более чистотелая на вид, чем остальные товарки. Она подошла к вождю, поцеловала его взасос на глазах у всего народа и протянула козий желудок с чем-то вроде крышки на конце, но Нуэдрэ пить не стал, а передал желудок Северусу, говоря:
– Испей, Великий волхв… – при этих словах все люди вождя, даже дети, пали ниц.
Совсем, как пикты.
К Снейпу пришло острые чувство презрения к диким магглам, но он откупорил крышку из обожжённой глины и понюхал чувствительным носом содержимое. Пахло сивушными маслами.
– А травиться этим пойлом придётся – видно, здешние патриции пьют не только плохое английское вино, но и вот эту, более крепкую, мерзость.
– Ышке бяха? – спросил осторожный Снейп.
– Да, Великий волхв и высокорожденный патриций, – склонился низко, до земли Нуэрдрэ. – Ты настолько знаешь речь моих людей, как ни один высокорожденный патриций, включая, не обессудь и не воздай мне злом, твоего близкого родственника – воинственного благородного Снепиуса Малефиция. Высокорожденные патриции общаются с моими людьми через толмачей.
Ты же, Великий волхв, верно, знаешь все наречия этой земли, – продолжал, склонясь, говорить вождь.
В это время весь его народ лежал на земле, дожидаясь, когда волшебник отопьёт виски – "воды жизни".
И Северус отпил, не поморщившись, только вдохнул потом воздуха, уже свежего, ночного, побольше, чтобы забить отвратительный "аромат" ещё какой-то травы, добавленной в виски.
– Так ты, вождь, хотел пригласить меня к себе, и вот я испил воды жизни и говорю тебе – пусть будет славны храбростью твои воины и доброплодна каждая женщина твоего народа, и появятся на свет новые будущие Истинные Люди.
А теперь, Нуэрдрэ… Да прикажи своим людям подняться с земли – хоть брюхатых пощади! Так вот, вождь, я тебя позабавил, так сделай и мне доброе дело – дай колесницу с опытным возницей, да чтобы был умелым воином! И отправлюсь я в ставку моего родственника. Поторапливайся же! – для острастки прикрикнул Снейп, чувствуя, что с его зрением и слухом происходит что-то непонятное.
Надо побыстрее выбраться от этих бриттов, – подумал он, – а то со мной от их "воды жизни" что-то неправильное происходит, вон и в ушах шумит, о-о-х…
Северус рухнул на вытоптанную землю, как подкошенный.
… Когда он очнулся, над ним виднелся прокопчённый потолок шатра, лежал он на одной, а накрыт был другой вонючей овечьей шкурами, а с каждой стороны прижималось по спящей девочке лет десяти – одиннадцати, с яркими на более – менее умытых рожицах чёрными глазами.
Бо-о-ги, как нещадно болит голова, а зелья-то Антипохмельного нет… И как я оказался в этой грязной дыре – теперь же вовек не отмоешься.
Не в силах пошевелиться, Снейп лежал с пульсирующей от боли головой, закрыв глаза, как вдруг нежный девичий голосок произнёс:
– Мы не нравимся тебе, Великий волхв? Отчего? Мы – самые красивые девственницы х`ваcынскх`– всего нашего народа. Наш вождь подложил нас тебе, о, могучий муж, чтобы ты сделал нам детей. Для этого ты пил воду жизни с настоем анг`бысх`, от которой наши мужчины столь сильны, а женщины – с животами.
Снейп словно оказался в горячечном бреду – слава Мерлину, кроме расфокусировавшегося зрения и утончившегося слуха трава не повлияла на него, а голова болела от сивухи, но подложить ему детей, чтобы он их…
– Эй, Нуэрдрэ, вставай сразу, пока я не испепелил твой род подчистую! – заорал Северус, превозмогая ставшую невыносимой головную боль и сухость во рту. – Ты, потомок Нелюдей! Сейчас я прилюдно назову твоё прирождённое имя!
Никто из спящих вперемежку мужчин, женщин, "стариков", в одежде ли, под шкурами ли, детей, свернувшихся по бокам от единственно не спящих в глухой час совокупляющихся матерей и отцов, не откликнулся. Последние только прекратили свои похабные занятия, прикрыв нагие грязные тела овчинами.
Тогда Снейп подошёл к отгороженному шкурами углу и увидел испуганную семью вождя. Брюхатая, столь юная, обвешенная украшениями, женщина, прижимающая к груди голого грязного младенца, и маленький, ещё более чумазый мальчишка лет шести…
– А-а, тот самый малолетний сын вождя – Крыса.
– Где муж, женщина? Я же приказал Нуэрдрэ подойти ко мне – теперь я просто убью вас всех, я не шучу. Отвечай, баба!
Но та лишь молча мотала головой, потом, словно под сильнодействующим наркотиком протянула:
– О-о, Ве-ли-и-ки-ий во-о-олхв…
И замолчала опять.
– Где муж, грязная шлюха?! Отвечай!
– О-он наелся анг`бысх` и спит бе-э-эспробу-у…
Голова женщины мотнулась вперёд, её руки разжали младенца, и тот упал на шкуру, тихонько попискивая. Жена вождя, как понял Снейп, и сама заснула сидя, всё от той же травы, наверное.
– Видно, травка эта – не только для того, чтобы плодить наследников, но и для кайфа, – решил Снейп, вороша в шкурах коротким и лёгким копьём вождя в поисках его тела с отсутствующим сейчас духом, и нашёл.
– Aquamento!
Из волшебной палочки Снейпа, которую он ухитрился не потерять, а скорее, до неё, как до "оружия" волхва, просто побоялись дотронуться, и она осталась, по въевшейся за долгие годы привычке, зажатой в кулаке волшебника, на вождя – наркомана полилась ледяная вода. Тот заворочался и непонятно выругался на женщину (оно и ясно – Снейп не изучал бриттского мата), но глаза, правда, косящие к переносице, на Мастера Зелий поднял и… тут же упал обратно, в шкуры.
– Perpеtuum magnum! – высказался Снейп заклятьем из Тёмных Искусств.
Оно создавало даже из восковой куклы наполненный жизнью двойник того, на кого наводят "большую вечность", то есть, попросту, делая из фигурки или неадекватного человека оживший манекен. Так поступали Пожиратели Смерти Ближнего Круга, творя инфери из замученных и убитых Пожирателями, мертвецов помоложе, посильнее.
И вот сейчас прекрасный образчик "инфери" стоял перед бывшим Пожирателем, готовый выполнить любое требование своего "создателя" без какого-либо насилия или Imperio.
– Нуэрдрэ, Фыгх`энке, говорю это имя без боязни, ибо ты предал Великого волхва и высокорожденного патриция. Отдай мне свою колесницу и воина, дабы защищал меня от врагов твоего рода, превелико вооружённого, да лучших коней двух запряги в колесницу.
Скажи воину, чтобы отвёз он меня в ставку Снепиуса Малефиция, родича моего, а сам бросься на меч.
Старший же сын твой да правит в пределах своих – не совершил он подлости и не сделал мне зла. Так пусть живёт, о смерти же своей распорядись рассказать поутру, когда уж не станет тебя, воинам твоим, и женщинам, и тем, кто-не-умер-вовремя. Даже дети малые да запомнят, как твой род и союзники останутся без вождя. Не откладывая, при мне расскажи всё то, что приключится с тобой самому своему верному вою! Так говорю тебе я, Великий волхв и высокорожденный патриций Снепиус Северус!
Зови воя!..
… Минерва рвалась через подлесок, задыхаясь от бега и собственной подлости…
Как я могла?! В своём ли была я уме?! Бросить Северуса под колёса этих ужасающих колесниц, под копыта лошадей?! Если бы я осталась… О, боги! За что послали вы мне малодушие и трусость? Да ещё в столь неподходящий момент! Вдвоём у нас было бы больше шансов выжить!.. А были ли они вообще изначально?
Минерва углубилась в недра будущего Запретного леса и присела отдохнуть на прогалине, стараясь хоть немного отдышаться и дать покой истерзанной самобичеваниями душе – ведь весь этот монолог шёл у Минервы именно там. Не могла же она, право, бежать, как молодая лань, и кричать при этом? Нет, профессор МакГонагалл не могла, в отличие от профессора Снейпа, похвастаться состоянием второй молодости. Она была уже зрелой ведьмой, и не к лицу и не ко статусу ей был давшийся с таким трудом бег-побег…
Но "львице" вдруг показалась, что вот эта тропинка, да, хорошо нахоженная, верно, всё теми же пиктами, ей знакома.
Минерва, отдохнув и стараясь не поддаваться больше панике, пошла по до боли в ногах (а чего ещё ждать после бега по пересечённой местности?) знакомой тропке и вдруг… её затянуло в поток той самой яркой, заставившей вновь плотно зажмуриться, световой вспышки…
… Мгновение, и она лежала в Запретном Коридоре, абсолютно одна.
Боги, а Северус? – подумала она.
И снова рванулась бежать, на этот раз из Коридора, чтобы рассказать о случившемся всезнающему и всепрощающему Дамблдору.

____________________________________________

Примечание автора:
Здесь и далее звук "х` ", распространённый в кельтских языках, следует произносить гортанно, между "г" и "х". Звук"г`" произносится двояко: в сочетани "нг`" – абсолютно идентично английскому "ng", назально, а сам по себе или в сочетании с любыми другими буквами, как французское "r", чуть грассируя и, также, назально.

0

5

Глава 4.

Снейп, жестоко разделавшийся с родовым наследным вождём бриттов, мчась на колеснице, ведомой умелым возницей, хоть и мучился отчасти угрызениями совести, но полагал себя вправе поступить так.
По тем временам ещё и не такие жестокости делались. – убеждал он себя. – Я же читал святого Норньона, записи, по легенде приписываемые первому крестителю острова Британия, основавшему здесь в третьем веке первый монастырь. Эти записи, сделанные, как показал анализ, в пятом… Да, в… этом веке на многократно вощёных, затем очищаемых и вновь вощёных табличках, случаем уцелели, правда, всего две из великого, наверное, множества.
Лучше думать о встрече с прародителем Малефицием. Что там говорил этот несносный дикарь Нуэрдрэ о Веронике – "она обделена мужеским вниманием", кажется, так? Неужели это значит, что мой предок, как бы это помягче о нём сказать… Ну, в общем, ясно – нравы-то римляне привезли с собой, и времена мальчиков-прислужников в термах никто ещё здесь не отменял… О, римские бани! Наконец-то помоюсь после этой бриттской грязной дыры.
Да как этот дикарь посмел подложить мне девчушек! Это ж всё равно, что спать с моими первокурсницами… Хотя он-то об этом не знал…
Ладно, надо настроиться на то, что я, как минимум, без тоги. Эх, поцелуй меня Дементор! Не оделся полностью-то, когда без мантии пошёл Неспящих отлавливать, жарко, видите ли, с коньяка стало… А какой был коньяк!..

– Эй, Истинный Человек, скоро ли?
– К позднему утру будем, как рассветёт.
– Как называется место?
– Фах`ыгнонг`.
Так, "Большая переправа".
– Ты мне скажи, как римский лагерь называется? По-латински.
– Не разумею, о, Великий волхв и высокорожденный патриций, я языка твоего, уж не сердись – я – простой человек. Только сражаюсь, хвала племенам богини Дану, отменно. От меня ещё ни один Нелюдь живым не уходил, не важно, самец ли, самки, детёныши…
– Довольно. Что тебе известно о Снепиусе Малефиции и его семье?
– То больше вождь наш знает. – воин ещё не был в курсе приключившегося с Нуэрдрэ – утро разглашения для возничего ещё не наступило. – Я же знаю, что часто Нуэрдрэ с сыном своим Кх`онарлу объединял силы и им позволялось сражаться с Уэскх`ке с Запада и Нелюдями бок о бок с квадригами самого высокорожденного патриция военачальника …
Ну, хоть что-то узнал о предке, – обрадовался Северус.
– … Снепиуса Малефиция и его сына…
Та-а-к, а это ещё интереснее, – заметил зельевар.
– … патриция Снепиуса Квотриуса.
– Почему ты не называешь Снепиуса Квотриуса "высокорожденным"?
– Он рождён высокорожденного пат…
Если бы ты знал, как же ты меня утомил этими титулами. О, Мерлин! Да мне же предстоит разговаривать ещё более манерным языком, обязывающим "живописать" все титулы граждан, кончая последним домочадцем, – думал со всё возрастающим раздражением профессор.
– … от женщины-рабыни, во крестнении…
– В чём?
– Прости, о, высокоро…
Зелёное и красное, и кружит, и кружит, и кружит, вот только, скажем, "кузен" или ещё кто, по моей легенде – не чистокровный, судя по всему.
– Я не знаю, что это за римский, без сомнения, благородный, обычай.
– Так как звали эту женщину – рабыню?
– О, она и до сих пор жива, как это ни странно. Ведь уэсх`ке живут, обычно не дольше Истинных Людей.
Её имя в крестнении Нина. А зовимого имени её я не ведаю, о, Великий…
Какая ещё, к Мордреду, Нина?! И кто он мне там? В общем, полукровка. А это ведь продолжатель рода, всего второе поколение Снепиусов!.. Значит, Малефиций, напротив, очень любил, тьфу, любит женщин, а не то, что я о нём по незнанию подумал.
Некоторое время они ехали молча, стало совсем светло.
– О, вон уже и ставка.
– А был ли высокорожденный патриций – брат по отцу этого… патриция Квотриуса от Вероники Гонории?
Северус замер в ожидании ответа, а, возможно, и молчания – сейчас практически решается его судьба – кем ему представляться перед Малефицием.
– А как же – ты ж это и есть, высокорожденный патриций Снепиус Северус, да ведь ты к тому же не только выжил в страшной морской буре, что топит большие лодки вашего народа, когда он переселяется к нам через Необъятную Воду, но и стал Великим волхвом.
– Oblivate! Веди меня, воин, к отцу, да представь, как положено, расскажи, где меня обнаружили и что я сделал с вашими лучниками. Ну же, торопись!
Возница обернулся на мгновение, но его хватило, чтобы прочитать в глазах воина ужас от наступившей внезапно пустоты, словно он со Снейпом всю дорогу молчал. Легиллимент же прочитал в глазах бритта его имя – и зовимое, и прирождённое, только нужно ему было другое. А этой информации Северусу так и не удалось прочесть в мозгу дикаря.
Что и когда на самом деле случилось с его умершим или погибшим тёзкой, так удачно попавшемся во времена оны?..
… – Да здравствует Божественный Кесарь!
– Да здравствует Божественный Кесарь!
Странно было слышать перекличку римских легионеров посреди всё тех же унылых вересковых пустошей и маячивших на горизонте стен лесов римского пограничья. Но рядом был целый небольшой городок у дороги из жёлтого кирпича, традиционного, пусть даже и в приграничье, но такого родного глазу каждого ромея, обитавшего в этом поселении у моста через широкую, полноводную реку Кладилус, позднее, Клайд. Но это будет много-много позднее, а пока в городке Сибелиуме были дом и военная ставка Снепиуса Малефиция.
Туда, ко въездной лондиниумской арке* городка, основанного в третьем веке на порубежье между тогдашними местами расселения пиктов и бриттских племенных союзов, и прискакали боевые кони уже мёртвого вождя никому не нужных теперь и обречённых на погибель из-за прервавшейся наследственности власти родового союза х`васынскх`.
Ведь дикари не знают такой милой вещицы, как регентство матери при малом сыне – наследнике, а нового всеобщего вождя они выбрать, скорее всего, уже не успеют из-за возникших распрей с бывшими союзниками.
Память о х`васынскх` останется только в хрониках монастыря Святого Креста на тех самых вощёных – перевощёных дощечках, где будет говориться о покорении этого народца высадившимися на пустынный восточный берег Альбиона и углубившимися в леса и дальше, на луга, саксами.
Но Северус не знал о печальной участи, которую он одним лишь черномагическим заклятьем обеспечил примерно четырём сотням людей, и не об этом были его мысли сейчас.
– Езжать обратно не советую, – от доброты душевной предупредил он возницу. – Веди к отцу блудного сына. Ну же!
… Снепиус Малефиций был шестидесяти с небольшим лет от роду, коренастый, невысокого роста, кареглазый и русый, ещё вполне представительный и даже красивый, гладко, по ромейскому обычаю, выбритый. Нос у него был самое, что ни на есть, снейповский, только более прямой – настоящий римский, и мясистый. Морщины ещё совсем не повредили его лицо. Была только одна на лбу, сеточка мелких – у внешних краешков глаз, да властные складки около рта. Одет он был в простую домашнюю плотную, белую, подпоясанную кожаным поясом с пустыми ножнами из-под гладиуса, тунику.
О, к счастью, ромеи уже избавились к этому времени от тог, как же я забыл, – пронеслось в голове Северуса при виде "отца".
На голых ногах красовались багряные, в знак высокого происхождения, мягкие ботинки, напоминавшие облегающие ноги туфли.
Малефиций не любил свою законную жену, с которой был связан традиционным Союзом и делил родовые Пенаты и Лары. Она, испугавшись за свою никчёмную жизнь во время шторма, случившегося на переправе в проливе меж Галлией и Альбионом, выпустила из рук наследника рода, названного в честь отца Малефиция императорским именем Северус – "суровый".
Все бывшие на корабле в ту страшную ночь, уцелели, лишь наследника – пятилетнего сына – смыло за борт.
Каково же было благоговейное преклонение пред богами Малефиция, когда перед ним предстал его пропавший, кажется, уже навсегда, законный сын в странной тунике, искрящейся даже в полутьме ещё раннего рассвета, облегающей стройное, поджарое тело и… штанах. Последнее говорило о том, что Северусу пришлось выживать среди этих доблестных в бою, но коварных, как и любые другие, варваров – бриттов.
Хорошо ещё, что он не попал к этим пигмеям – пиктам, – подумал Малефиций, оглядывая внешность первенца.
Нос, без сомнения, рода Снепиусов, а вот глаза… Кажется, они были карими, как у меня, но никак не такими страшно угольно чёрными, затягивающими в пустоту неразличимыми зрачками. Их даже не сравнить с глазами варваров.
– Радуйся, отче, – произнёс Снейп, вытянув правую руку в традиционном приветствии ромеев.
Малефиций вскинул руку, поприветствовав сына, потом позволил себе проявить хотя бы некоторые чувства, переполнявшие его.
Снепиус подошёл к сыну и обнял его, облобызав трижды в такие бледные, будто не знавшие солнца и ветров, щёки.
– Радуйся, сын мой – наследник. Воистину уж не чаял я увидеть тебя живым и невредимым. Ты такой взрослый, сын – рад, весьма рад. Подожди – я позову мать.
И Вероника здесь? Нелюбимая женщина в военной ставке?
Северус, признаться, был исполнен удивления от холодного, верно, такого принятого у римлян, кичащихся своей эмоциональной сдержанностью, приветствия "отца".
Впрочем, как мне кажется, эта ставка расположена непосредственно в городишке, и немудрено, что "отец" перевёз сюда весь дом, до последнего раба.
Именно в одном из самых больших двухэтажных, традиционных даже в этом захолустье, римских каменных домов с черепичными крышами и пребывал Малефиций с семьёй и домочадцами.
В комнату вошла женщина лет сорока восьми – пятидесяти в длинной синей шёлковой тунике, очевидно, без рукавов с инститой – густой бахромой. Поверх была одета ярко-серая, как дождливое английское небо, чуть более короткая, задрапированная на правое бедро, стола**, соответственно, с длинными рукавами, и палла жемчужного оттенка, накинутая на голову с невообразимо красивой и сложной причёской из светлых волос. У Вероники были ясные, но печальные, голубые глаза. Своей изящной фигурой, всем обликом, кроме вот этого грустного выражения, она напомнила Северусу ненавистную Нарциссу.
Ну вот, теперь ещё и "мать" невзлюбил, а ведь она… чуть старше меня.
– О, мой благородный сын! – казалось, не смущаясь разницы в возрасте, мягким, но взволнованным голосом произнесла женщина. – Сможешь ли ты хоть когда-нибудь простить меня, чтобы лишь в Посмертии печальном мучиться мне воспоминанием о своём малодушии, а не изводить себя более стенаниями, как делаю я всю жизнь?
Она несмело взглянула в глаза сына, но Снейпу хватило этого момента, чтобы "увидеть" вину женщины, предоставленную на передний край её сознания.
А она выражается весьма поэтично, значит, не только плачет, но и Овидием увлекается, –подумал "сын".
– О, благородная матерь, по воле милосердных богов я выжил, и тебе не стоит так сокрушаться о прошлом. Я рад видеть тебя, высокорожденная патрицианка. Надеюсь, с моим возвращением к родным Пенатам и Ларам ты будешь прощена супругом, и отвергнет он рабыню, дабы принять тебя, как единственную и вновь любимую жену
– Медоточивы речи твои, о, мой единородный сын. Дивлюсь я, как, живя среди варваров, постиг ты родной язык.
Хороший вопрос, вернее, даже утверждение, – подумал Северус, – нужно выкрутиться.
– Чародей я есмь, о, благородные мои родители. – обратился он и к Малефицию, сидевшему на узорчатом резном табурете, и к стоящей поодаль, не смеющей приблизиться к мужчинам, Веронике. – Таким уродился от вас и волшебствую, путешествуя много и постигнув языки разные – восточные, западные, южные и северные.
Смотрите, вот, – волшебная палочка выскользнула отточенным движением из рукава сюртука, – орудие моего магического искусства.
Им же сотворяю огонь.
– Incendio! – указал Снейп на клочок шерсти на полу.
Тот незамедлительно сгорел в магическом пламени, оставив лишь зловоние.
– Aerum nova!
И воздух в комнате очистился
– Им же могу создать воду.
Мастер Зелий приготовился произнести соответствующее заклинание, как вдруг в комнате появились женщина и юноша. Оба отличались необычайной красотой.
О, "родственнички" пожаловали, – подумал с неудовольствием Северус.
Но, вглядевшись в их прекрасные лица, он понял, что уже, по крайней мере, смирился с их существованием.
– Нина, ступай к себе, – недовольно приказал Снепиус. – А тебе, Квотриус, я дарую высокую честь познакомиться с моим наследником Снепиусом Северусом, который, слава милостивым богам, вернулся из небытия. Отныне ты – бастард, сын. Преклони колено перед высокорожденным братом, Квотриус, да не отрекусь от тебя, но от твоей матери.
Молодой человек лет двадцати – белокожий, румяный, черноволосый, черноглазый, с алыми губами, так и зовущими к поцелуям, и… с фирменным снепиусовым носом, впрочем, совершенно не портящим облик "брата", послушно опустился на одно колено и склонил голову.
И что мне теперь делать с этим покорным "братцем"? – подумал Северус, как вдруг раздался голос Малефиция:
– Ты можешь прогнать их, высокорожденный сын мой, а можешь… принять.
По зависшей в тесноте комнаты паузе зельевар понял, что "отец" желает последнего, и сказал просто:
– Брат мой – бастард Квотриус, принимаю я тебя в род Снепиусов.
Брат вскинул голову, и такая ненависть мелькнула в его, таких же чёрных, как у самого Северуса, но матово блестящих глазах, что у профессора на мгновение закружилась голова, однако он даже не пошатнулся.
– В знак этого события позволяю поцеловать мне руку, – произнёс, торжествующий над более слабым и уязвимым соперником, Северус.
– Руку? – сказал в недоумении "брат". – Ты не позволяешь встать с колена и поцеловаться с тобой по-братски?
Вот ещё[i]– пришла в голову профессора мстительная мысль, – [i]достаточно того, что меня один мужик облапал, а тут ещё тебя не хватает, "братик".
– Руку, и только, – сказал твёрдо Снейп. – Не в обычае великого мага и наследника славного, доблестного рода лобызаться с братом – бастардом. Целуй.
Северус буквально сунул под нос Квотриусу кисть правильных, благородных очертаний, сформированных многими поколениями чистокровных браков, хоть и с примесями арабской и иудейской крови нескольких магических родов. От того Снейп и обладал такой "неанглийской" внешностью, однако нос Малефиция и, по всей видимости, его ромейских предков, передавался каждому урождённому наследнику и остальным сыновьям.
Снепиусу, Снепу и, наконец, Снейпу – так изменялось имя древнего рода в веках.
Квотриус неумело ткнулся влажными, красными, красивыми ("Ну и что, если он действительно красив?!") губами, попав куда-то на кончики пальцев Северуса, отчего "наследнику" стало невыразимо приятно – то ли от сознания своего "первородства", то ли от того, что его руку, как руку женщины, поцеловал красивый мужчина.
Да не думай о нём, Сев, как о классическом кельтском красавце – "Кожа, как снег, волосы, как вороново крыло, а губы – словно кровь на снегу", – он же полукровка, бастард.
У него, наверняка, большая семья, он же стар для бритта,
– заклинал себя несдержанный на эмоции по отношению к "брату"зельевар. – И потом, у него – нос, как у тебя, даже ещё хуже и, в конце концов, он же мужчина!
Но некая заноза уже вошла глубоко в прежде холодное и неприступное сердце Северуса, а удалить он её мог только вместе с самим живым, бьющимся сердцем – делать этого совершенно не хотелось. Снейпу понравилась его новая большая семья со всеми её причудами.
Северус знал, что унизил "брата" – полукровку, а "отец" даже не позволил его матери взглянуть на "первенца" и "законного наследника". За те минуты, что он лицезрел Нину, Снейп сделал далеко идущий вывод – ему хотелось бы, наверное, обольстить эту красавицу – бриттку, но Малефиций официально отказался от неё, как наложницы, и теперь вернётся к прощённой, белокурой, образованной, но, наверняка, скучной как и все ромейские матроны, Веронике Гонории, своей законной супруге.
Не за что больше держать её в опале, ведь боги свершили чудо – вернули высокорожденного сына! Сын же оказался ещё и с "изюминкой", да какой – чародей и маг, быть может, прорицатель… Но даже если и не прорицатель, то ведь маг, испепеляющий одним движением деревянной – ха! – палочки и словом:"Воспламенись", всего лишь словом. Он, наверняка, может и убить…
А это стоит проверить:

– Раба ко мне постарше да неповоротливее!
Тотчас привели пикта, ещё совсем молодого, но, видимо, бестолкового.
Северус уже понял… что ему предложит сделать с этим туземцем Малефиций, но не мог определиться с собственной линией поведения. Потом он осознал – от его "умений" в этом времени напрямую зависит жизнь даже высокорожденного патриция. Что, если он откажется сделать это, придётся примириться, быть может, даже над главенством "брата", умеющего убивать руками, а не заклинаниями. Покориться же своенравному "брату" – бастарду очень не хотелось. Что…
В общем, придётся и здесь поработать Пожирателем, слегка помучив жертву перед смертью – показать Малефицию, кто, на самом деле, в его доме будет главным, а самому "отцу" получить ещё одного умелого сына – убийцу, да какого!
Но не будь Северус Снейп самим собой – семнадцать лет бывшим двойным шпионом и оставшимся после этого в живых, если бы не нашёл ту "золотую" середину, которая выручила бы его и в этом времени…
– Сделай с ним всё, что пожелаешь – хочу я посмотреть, на что ты способен, сын – чародей.
– Не приемлю я, когда меня заставляют, о, выскорожденный отец мой, но если хочешь ты узнать сие…
Crucio!
Малефиций забился, свалившись на земляной пол и, неподобающим хладнокровному и болетерпеливому ромею образом, завопил, жадно ловя воздух не желающими пропускать его пережатыми от боли горлом и лёгкими.
– Silencio!
И римлянин, всё так же корчась под негодующим, но исполненным благоговейного ужаса взглядом Квотриуса и полузакрытыми глазами Вероники, уже оседающей по стене, умолкнул.
– Finite incantatem!
Малефиций замер после всего лишь минутного Круциатуса, судорожно подёргиваясь всем телом и в ближайшее время не собираясь приходить в себя после неестественной, истерзавшей его плоть и разум, боли, вызванной одним лишь словом высокорожденного сына: "Распять".
– Брат мой, помоги нашему высокорожденному патрицию и отцу отряхнуть пыль с одеяния, а после я приведу его в себя – не бойся – тебе не причиню подобного зла. Ты же не был столь невежествен и настойчив в том, чего него не понимаешь.
– Так не убил ты высокорожденного отца, о патриций великий и брат мой Северус? – спросил, не веря себе после увиденного и услышанного "братец".
– Нет, но заставил я его почувствовать силу чародейства моего. Поддержи отца, Квотриус – я приведу его в чувство.
– Aquamentо!
Поток холодной воды обрушился на уже приходящего в себя, стонущего Малефиция.
– Finite incancatem!
"Отец" благодарно взглянул на Северуса:
– Ты великий чародей есмь, наследник, и горжусь я тобой. Причинил ты мне боль столь злую, я даже не ведал прежде, что может быть… так больно. Эта боль не сравнится ни с одной от многочисленных ран моих. Теперь же хочу я узнать – можешь ли ты убивать этим деревянным оружием?
Вот ведь неуёмный, и Круциатуса ему мало, – со злостью подумал профессор.
– Вполне. Стоит лишь выбрать способ смерти – могу я убить мгновенно и безболезненно, могу заставить человека самого убить себя, а ещё – сжечь, вывернуть внутренностями наружу, содрать кожу, обезглавить… что ещё хочешь ты узнать о моих способностях убивать, высокорожденный отец мой?
Да продержи я на тебе Распятие чуть дольше, сначала ты сошёл бы с ума, а затем умер бы в муках, всё более возрастающих с каждым мгновением.
Хочешь, высокорожденный отец мой, покажу я тебе ещё одно чудо с этим рабом и, к примеру, табуретом твоим? Я докажу тебе, что можно сделать даже с бестолковым рабом, а ведь он и вправду таков, раз ты выбрал его для умерщвления. И не стоил он тебе ничего, даже ни четверти коровы. Ведь захватил ты его в плен, лишив единственной истинной драгоценности, которой обладаем мы – свободы. Не так ли всё было, отец?
– Ещё и провидец ты, каким был Тересий у этих сластолюбцев – греков.
– Да, но только я не слеп, как Тересий, и не стоит сравнивать меня с каким-то греком, я ромей есмь.
Так я покажу тебе, высокорожденный патриций и военачальник, отец мой, на что способен этот раб. Снейп нарочито обошёл вниманием "брата" – третировать бастарда доставляло ему какое-то наслаждение.
– Вот только языка пиктов, этих жалких, дешёвых рабов я не разумею. Скажи мне, отец, на его наречии:"Убей его."
– Разумеет он латынь немного, я же говоров Нелюдей не знаю.
– Imperio! Ursus creato! Mordreo!
Первое Непростительное полетело в раба, трансфигурирующее – в табурет, превратившийся в громадного медведя, разъярённого и наступающего на людей. Окончательно обеспамятевшую от пережитого и увиденного Веронику унесла пробравшаяся к дверям незаметная рабыня – пиктского происхождения, но сильная и проворная.
Низкорослый раб быстро голыми руками добрался до разинутой в рыке пасти медведя и, взявши его за челюсти, порвал зверя до глотки. Северус прекратил действие заклинания, и мгновенно обессиливший раб рухнул рядом с тушей медведя.
– А сейчас я верну твоему рабу силы.
Enervate!
Страдалец-пикт пришёл в себя.
– За то, что этот никчёмный раб потешил нас всех, даруй ему свободу – пусть возвращается в своё племя. Я так хочу, – произнёс Снейп "на пробу", требовательно.
– Пусть его. Отныне я – отец твой, не более. Ты – Господин над всем домом. Прошу тебя, только не обращай в рабство меня и не дели ложе с матерью. Не пристало роду Снепиусов познать такой позор.
Нину я не могу подарить тебе – я отошлю её, ибо она суть рабыня моя, а негоже Господину дома пользовать рабов или рабынь своих домочадцев. – выкрутился Малефиций.
Он заметил, каким блеском вдруг зажглись безжизненные глаза его сына при виде уже бывшей, но любимой наложницы, с которой он поклялся расстаться.
– Ты же найдёшь себе честную девицу – высокорожденную патрицианку хоть в Сибелиуме этом, хоть в самом Лондиниуме. Если ты позволишь, я помогу тебе с заключением хорошего Союза, Господин дома и сын мой – у меня есть благороднейшие покровители.
Скажи мне только, Господин дома, где набрался ты премудрости чародейства такого, и не буду больше спрашивать тебя ни о чём без твоего на то позволения.
– На Востоке и Западе, на Юге и Севере, – ответил расплывчато Северус.
Не мог же он сказать правду!
– Высокорожденный патриций и отец мой, да приму по словам твоим первородство своё и стану Господином в доме твоём, но не обижу я ни тебя, ни брата. Если не пойдёт он супротив меня, – Снейп со злостью взглянул на Квотриуса.
Тот ответил ему такой же откровенной злобой в мгновенной вспышке, проблескнувшей из-под полуопущенных длинных ресниц в ложном покорном взгляде.
– Правда, я не уверен в этом, брат мой. Посему ты с высокорожденным отцом нашим в ближайшее время отправишься завоёвывать земли… – профессор знал, из какого родового союза происходит "мачеха" при наличествовании в доме живой, красивой "матери" .
Нужно проучить красавца – "братика" и сделать ему больнее, чтобы он сильнее обстрадался, и он завершил:
– Земли и рабов уэсх`ке.
О чести матери же, высокорожденный отец мой, не думай волноваться.
Я хочу лишь, чтобы Нину, эту недостойную соседства с ней рабыню, поскорее отправили к её родичам, – всё также мстительно сказал Северус.
– Да будет по слову твоему, Господин мой и наследник. Позволишь ли Нине, ради рождённого ею сына, дать прикуп варварам, чтобы не пошли её родичи – вождь Иэскынг и его брат Ушгиэр – на наш городок скорой войной? Не то перебьют они в отместку за честь сестры, коей Нина им приходится, весь мой изрядно поредевший после недавнего похода на Нелюдей, легион. Да как бы не разорили и граждан?
Северус быстро обдумал ситуацию и впервые пожалел, что рядом нет хитрожопого Альбуса, но… ему просто неоткуда было взяться физически, ведь господину Директору было неизвестно, куда занесло "его мальчика". В гибели Минервы Снейп был уверен – что может сделать, хоть и вооружённая палочкой волшебница, одна, в Запретном лесу, куда она так прытко сбежала?
И Северус решил согласиться с мнением Малефиция, хорошо знавшего местные обычаи, прожив большую часть жизни с женщиной, взятой, как выяснилось, с согласия её родичей, варваров.
– Пусть будет так, высокорожденный отец мой. Это именно то, чего хочу я всем сердцем.
Высокорожденный отец мой, сделай внушение всем домочадцам – теперь я Господин, и мне да поклонятся все и будут послушны до могилы. Таковыми да станут, что останкам их будет мною дарована честь быть сожжёнными и захороненными в погребальных урнах.

______________________________________

* Въездные арки ромейских городов носили название городов, к которым вели эти дороги.
**Стола – верхняя женская туника. Палла – длинная, вровень с остальными двумя одеждами, накидка, при выходе из дома или в знак печали внутри помещения надевавшаяся на голову.

0

6

Глава 5.




Несмотря на уговоры господина Директора, сейчас просто Альбуса, и мадам Помфри поспать – отдохнуть под зельем Сна-без-сновидений денёк-другой в лазарете, ну, пускай, в апартаментах, но под присмотром медиковедьмы, Минерва тряслась всем телом и, то и дело, разбивала чашку с чаем и Успокоительным зельем. Она тщилась рассказать, то уткнувшись в бороду Дамблдора, то на объёмной груди фельдшерицы, о произошедшем и покаяться в своей трусости. Правда, язык её заплетался от шока и зелья, которого, благодаря совместным усилиям Альбуса и Поппи, было выпито немало.
– Я… они… накормили нас, а мы пили свежую… ох… сладкую воду из нашего озера, а они ходили вокруг… ох… нас… со своей ужасной музыкой, но мы с… ох… Северусом… были сыты… ох… и тут…
Минерва в очередной раз начинала рыдать.
Если, конечно, выбросить её охи из повествования, то, что произошло "тут" и вообще, кто такие "они", она произнести ни разу не могла.
Устав от причитаний ведьмы, Директор в один из обрушившихся из глаз заместителя водопада слёз не выдержал и подозвал Поппи, уговорив её без ведома заместителя подлить в следующую чашку чая (и как в Минерву столько воды влезло без… !) то самое, Сна-без-сновидений.
– Она же не почувствует вкуса, вот увидите, мадам Помфри, всё пройдёт замечательно. А потом уж Вы отлевитируйте спящую Минерву в Больничное крыло, да оставьте ж дня на два-три. У профессора МакГонагал настоящий шок – не представляю же, что ж… там, не знаю в Запретном Коридоре, что ли, случилось с Северусом.
А-а, поскорее подливайте ж, а то, может, моему мальчику нужна срочная помощь. Моя же заместитель, как видите, ни мычит, ни телится. Оставляю ж её под Ваш присмотр, да сегодня же, как только выясню, что с профессором Снейпом приключилось, и к Вам же загляну всенепременно.
Первым делом Директор увидел на одной из лестниц семикурсников враждующих Домов, вцепившихся друг в друга, как слепые котята… Хотя… Почему "как"?
Альбус ловко для его лет запрыгнул на поворачивающуюся как раз в сторону заветного Коридора лестницу и обнаружил по жалобным, уже притихшим стонам, что студенты-таки слепы. Все до одного, даже до одной, поскольку – странное, невиданное зрелище – среди бойцов невидимого фронта находилась гриффиндорка.
– А ну отвечайте же ж, кто слепоту навёл, да по дурости своей на всех?! – сурово спросил Дамблдор.
– Господин Директор, ой, глазоньки мои красивые, где же вы теперь?.. – завыла девушка.
– Мистер Джорл, объясните мне Вы, наконец! Что с вами всеми случилось?! Что же с вашим зрением?!
Директор, кажется, впервые в жизни повысил голос на студентов, так он был растерян, что даже доброго, утешающего слова не нашлось у него для этих ублю…
Они, тоже ещё, нашли время ослепнуть прямо перед Т. Р. И. Т. О. Н.! Доигрались, сукины дети! А господину Директору за каждый глазок ослепший (временно, конечно, Поппи знает свою работу) отвечай! И перед совестью, и перед ещё более страшным – Попечительским советом! А вдруг в это время мой мальчик Северус, тяжело раненый…
Стоп. Скажи истерике: "Нет!"
Сначала дети, хоть они уже и совершеннолетние, но инцидент произошёл в школе, значит… Правильно – Альбус Дамблдор виноват, что допустил подобное. Но как же справиться в одиночку?!

– Господин Директор, мы сдуру попрятались от Сней… профессора Снейпа, сэра, в Запретный Коридор, а потом…
Это говорил мистер Джорл – практически единоличный, если не считать вечного противника – слизеринца мистера Пруста, зачинщик всех ночных разборок.
– А потом – вспышка, яркая такая, мгновенная, а потом больно стало, и темнота-а-а… -перебила вдруг своего сокурсника, явно что-то скрывая, единственная девушка – мисс Твайс, кажется, да, она, и быстро продолжила:
– А потом нас ка-а-к вышвырнет куда-то, мы чудом на лестницу рухнули.
Но Альбусу было сейчас не до расследования студенческих секретов.
Директор с искренним сожалением проводил долгим, проницательным взглядом погрустневших голубых глаз проплывающий мимо Запретный Коридор Он успел только приостановить его магию, сделав на время – не больше получаса – обычным, "смертным" коридором безо всякой этой мистики а ля Основатели-шалуны.
Мощным выбросом магии, подождав, пока верхушка лестницы не оказалась на уровне третьего, "нормального" этажа он левитировал всех присмиревших, ослепших студентов на плиты коридора. Кто-то явно неудачно приземлился…
Ещё на групповое Wingardium leviosa не хватало сил тратить…
Что-то у кого-то хрустнуло…
Ага, и проход в лазарет тоже с третьего – хоть с этим повезло, там и перелом подлечат – так им и надо. Костероста побольше, да хоть клизму из него поставить. Каждому, – мстительно подумал господин Директор.
Еле дышащий Директор хотел сотворить для каждого студента носилки, но решил не тратиться зря – всё равно ослепли – подождут, пока им Поппи новые глаза на жопу натянет. Вместо носилок Альбус решил обратиться за квалифицированной помощью – сходил к Флитвику. Беспощадно разбудил его с ранья и повёл в одном халате поверх пижамы и почему-то чарами зашнурованных ботинках за пострадавшими.
–Уважаемый Филиус, так же или иначе, но эти великовозрастные болваны временно ослепли. Отлевитруйте ж их на носилках в Больничное крыло. Если бы не срочное дело, я справился бы и сам, но, боюсь, наш Северус в большой беде. Пойду же ж выручать.
… Упрямая лестница, хоть и направляемая всей магией Альбуса, всё же не хотела доставлять его в Запретный Коридор, а время шло. Всё-таки Директору удалось "запинать" лестницу, и он бросился в неосвещённые глубины, прибегнув к помощи мощнейшего Lumos maxima.
Но везде было пусто.
Ни живого, но же и не мёртвого Северуса – никакого…
… Термы в Сибелиуме были воздушными, то есть под полом и в стенах были вмонтированы трубы, через которые пропускался нагретый воздух. А ещё бани были по настоящему жалкими, как и весь городок у реки Кладилус.
В термах было три крошечных бассейна – фригидарий с прохладной водой, калдарий с водой градусов тридцати, вокруг которого были отдельные кабинки для мытья и не только, и тепидарий с водой чуть выше шестидесяти – местная парная. А всё от того, что настоящей парной – судаториума с почти что кипятком – водой восьмидесяти пяти градусов, обычно устраивемом на термальных источниках, коими изобиловал Апеннинский полуостров, ни в одних термах на Альбионе не было.
Около бассейнов сновали нищие ромеи и колоны – полукровки – бритты, торговавшие пирожками и сладостями
– О, великий Мерлин! И здесь, поцелуй их всех Дементор, даже в банях – сладости! – выругался по-английски Северус.
Соответственно количеству потевших в тепидарии было и банщиков-натиральщиков, совмещавших обе профессии из-за убогости заведения. Они мыли мужчин (для женщин отводилась вторая, меньшая, половина терм), к немому ужасу хоть и читавшего о таком Снейпа, мочой, и счищали с тела грязь, смешанную с местным "мылом" специальнымии скребками, а затем умащали вымытое тело маслами. Северуса, похолодевшего от омерзения, облили из кадушки мочой и начали скрести, как породистиую лошадь.От процедуры умащивания зельевар с гордым видом отказался, поразив банщика до глубины души, которой у раба, как известно, нет.
Массажистов-развратников было всего трое – финикийцы с накрашенными сурьмой, по их обычаям, глазами и бровями, тонкие, жилистые семиты. Как их занесло в Сибелиум – об этом высокорожденному Господину дома Снепиусов не должно было выказывать интереса. А на самом деле интересно было и даже очень.
Ещё для плотских утех в массажных кабинках около калдария предоставлялись симпатичные мальчики–бритты лет десяти, предназначавшиеся, в основном, для легионеров, соскучившихся по столичным развлечениям или попросту уставших от таких же, как они сами, солдат Императора.
Северус ещё до мытья, ради интереса заглянул в одну из кабинок:
А для чего они, эти кабинки, может, за отдельную плату здесь можно спокойно помыться самому? – и лицо его пошло кирпичного оттенка пятнами.
Он был глубоко сконфужен – видеть взрослого, как он сам, мужчину с соразмерными гениталиями, совокупляющегося с ребёнком, хоть и скороспелым, варварским, но всё же…
… На территории бань располагался небольшой стадион для гимнастики и старая библиотека со свитками. Многие ромеи любили читать здесь и загорать одновременно.
Вымытый, хоть и мочой, но изрядно посвежевший, профессор обнаружил библиотеку и… забыл и о бане, и о разврате, и о времени, зачитавшись Горацием и Овидием – теми произведениями, что не сохранились в веках.
Наступила ночь, и к ушедшему в прекрасные вымыслы Снейпу подошёл цензор, сказавший, что за ночное проведение времени в термах нужно доплатить. Северус послал цензора к Мордреду, но тот не понял и не отступил до тех пор, пока профессор не послал за одним из рабов, дожидавшихся Господина у входа в термы, в особо отведённом для невольников месте. Сонный раб, встав перед хозяином на колени и ткнувшись головой в старый мозаичный, местами выщербленный пол, передал мытарю требуемую монету стоимостью в пол-коровы из кожаного мешочка с местной валютой – Господину негоже было касаться грязных монет. Однако обзаводиться долгами и подписывать долговые расписки было гоже. Давать в долг тоже было вполне подходящим занятием для любого гражданина, патриция ли, плебея ли. Главное – выписыть закладную.
Северус снова, позабыв обо всём, зачитался при свете коптящей лампы с фитилём, густо пропитанным бараньим жиром, и потому ещё зловонной.
Он остался в термах один из граждан Сибелиума – Господин дома сразу же, без церемоний считался таковым, лишь количество голов невольников да число колонов учитывалось при начислении налогов. Но так было когда-то, когда ещё была настоящая Империя на пол-мира с Божественным Кесарем во главе. Сейчас же Альбион был практически независимым государством – варвары, вандалы, готы обеих ветвей – западной и восточной, и организованная боевая машина хунну выполнили на материке свою страшную миссию.
Странно, но на острове не прижилась христианская религия, введённая, как официальная и единственная вера Римской Империи ещё Императором Константином Первым Великим в начале четвёртого века.Судя по отсутствию в городке над въездными воротами и в доме Снепиусов икон или хотя бы раннехристианского, заимствованного из римских катакомб знака рыбы, здешние патриции придерживались устаревших традиций. Веровали в сонмище богов – своих и заимствованных с Востока, из Египта и Греции.
Даже те же Снепиусы, эмигрировавшие только в этом, пятом веке, не были христианами. Отчего? Задавать эти вопросы, чтобы не показаться чужим среди своих, не хотелось. Но так хотелось знать! Даже пиктов на севере будущей Шотландии христианизировал Святой Норньон, прибывший из христианского ирландского королевства Ульстера. Тех, кого считают Нелюдями и ромеи, и бритты, а сами-то – паганы, то есть, язычники.
Уставшие рабы и колоны – работники терм – давно спали. Профессору же было не привыкать к бессонным ночам…
… Квотриус тоже не спал – ему мерещился этот внезапно, словно Deus ex machina, свалившийся на его гордую голову старший брат – высокорожденный наследник, за какой-то час ставший в доме Господином вместо любящего отца.
Брат, возненавидевший тихую, покорную, молчаливую красавицу – мать, возжелавший, кажется, невозможного – разлучить любящую семью и тем обидеть и без того обложенных данью дядьёв.
Брат, чьё искусство произносить обычные слова вкупе с движениями странной деревянной палочкой, повергло в ужас даже мачеху Веронику, славящуюся неженской твёрдостью характера. Ибо закалена она немилостью супруга, длившейся двадцать четыре года – всё то время, пока жила на Альбионе.
И вот теперь, в одночасье, прежняя опала сменилась на законные супружеские отношения. Отчасти и их отзвуки – стоны Вероники и отца – не давали молодому полукровке заснуть. Ведь он был с отрочества влюблён, молча и безответно, в Веронику, и разница в возрасте ещё более распаляла чувство молодого человека. Из-за этой страсти он до сих пор не женился и не обзавёлся многочисленным потомством, как его сверстники – чистокровные уэсге, к этим годам готовящиеся умирать, подумать только! – от старости. Какая же старость может быть в двадцать один год – ведь ещё три четверти жизни впереди! Но Вероника теперь потеряна для него…
Как же страстно она стонет! О, милосердные боги, убейте меня – я не мо-гу э-то-го слы-шать…
… Брат мой кажется мне настоящим халдеем, даже по внешнему облику, только белокож – длинные волосы, пышной чёрной гривой обрамляющие плечи и бледное, с нежной, как у женщины, кожей, лицо. Лицо с удивительными, умными, познавшими, кажется, всю мудрость мира, глазами, но печальными и тусклыми – свет будто не проникает в неразличимые на фоне чёрной радужки зрачки. У него фамильный нос, однако тонкий, с изящными крыльями и горбинкой – не такой мясистый и прямой, как у отца и у меня самого. А рот его – такие тонкие, изогнутые в недоброй усмешке сухие, бесцветные губы, одновременно и божественно целомудренные, и вызывающе похотливые.
Да всё изящно в брате – и тонкий стан, и неширокие плечи, хрупкие на вид бёдра, тонкие длинные ноги в этих странных варварских, разумеется, но удивительно красивых штанах.
А скольких коров, наверняка, стоила странного покроя, без единой складочки облегавшая стройное тело, туника с разрезом посредине и мелкими, странного вида, фибулами. Одежда из нездешней, никогда не виданной, хоть и шерстяной, но с блеском, ткани!
А эти руки, холёные и тонкие, с нежной, женской кожей, правда, в странных пятнах, словно у красильщиков кож, которые, видимо, ничего не держали тяжелее свитков, вощёных дощечек со стилосом, да этой его деревянной, устрашающей не на вид, как благородное оружие воина, а по действию, палочки, верно, такой лёгкой.
Да, короткого меча – гладиуса – в этих руках даже и не представить. Не говоря уж о тяжёлой спате.
И отталкивающая своей женоподобностью, и ей же притягательная внешность у высокорожденного брата Северуса. Однако не похож он ни на грубых солдат Императора, ни на изнеженных финикийцев – ни на кого, о ком я точно знал, что они – мужеложцы.
Напротив, в этом отношении вид у брата, его жесты, голос, движения, даже непроницаемый взгляд – всё говорит о неразвращённости и целомудрии.
Брат загадочен и странен – казалось, он прожил не у бриттов и, как он выразился, не побывал "на Востоке и Западе, на Юге и Севере" хотя бы из-за нежности и необветренности кожи лица и рук, а – вот уж полночный бред, о, боги! – появился… из иных времён. Да и выговор его намекает о какой-то… несовременности брата.
Что за чушь приходит в голову, когда сходишь с ума от стонов любимой женщины, отдающейся другому – её повелителю, супругу, его собственному отцу.

Казалось, Вероника всю жизнь проживёт в тени матери, затмившей её если не происхожденим, то рождением наследника – полукровки.
Ха… "наследник", – так уничижительно думал о себе Квотриус, в момент превратившийся просто в бастарда. – И теперь мне с отцом предстоит выслушивать, а главное, исполнять приказы этого истинного наследника – сводного брата.
Руки которого так хочется целовать, не пойму, отчего…
В глазах которого так хочется увидеть свет…
Зачем это мне? Только лишь из-за уже вскриков, чувственных, животных вскриков любимой Вероники – матери Северуса?.. Нет, не только, да и не столько… Боги, боги, когда же… они, наконец, натешатся и утихнут, заснув в объятиях друг друга?! Тогда прекратятся и эти странные мысли о брате…
Кстати, где он? В доме его нет. Днём он, даже не оттрапезничав с дороги, отправился в термы. Но что можно делать там ночью, когда остаётся только читать замусоленные поколениями свитки в старенькой библиотеке? Там же нет ничего стоящего чародея – только Сенека, Гораций да Овидий… Всё это есть в доме, во много лучшем состоянии. Да ещё лишь недавно отец, на моё двадцатилетие приказал пополнить библиотеку порнографией – чтобы наследник, наконец, захотел бы жениться. Но мне не понравились басни о нимфах и сатирах, даже с, кажется, долженствующими возбудить меня иллюстрациями. Напротив, всё это показалось противным и грязным в незримой близости Вероники, той, что ни разу даже с отдалённым интересом не взглянула на пасынка. А ведь я почти так же красив, как мать. Почему всё так сложилось, боги?..
Интересно, почему глаза Северуса – чёрные? Ведь у отца светло-карие глаза, у… Вероники – голубые, как небо моей Родины, яркие, безоблачные, если не считать – ха! – осени, зимы и весны… Ну и дурень же я влюблённый!.. И всё же… У меня глаза, как у Нывгэ, моей матери, по какому-то капризу "крестившейся".
Мало того, что сама рабыня, так и подражает Распятому Рабу хотя бы в вере своей, непонятной никому в нашем доме. Но уж если отец позволил матери даже имя сменить, данное ей при рождении и означающее, по её словам "Маленькая", такое хорошее, подходящее ей, низкорослой, домашнее имя, а она решила и вовсе отречься от корней своих, приняв это новое, греческое, даже не ромейское имя "Нина", значит, в этой вере нет ничего дурного.
Верно, Северус должен знать о последователях распятого где-то на Востоке Иисуса, ведь брат, наверняка, знает много обо всех богах в подлунном мире.
Но отчего же тогда его столь мудрые глаза не пропускают, кажется, света Солнца в душу, будто где-то внутри колодец, связывающий зрачки с душой, завешен плотной тканью?
Отчего кажется, что ему одиноко и больно, но он, как стоик, терпеливо переносит злую, непонятную муку?
Отчего хочется помочь его прекрасным глазам увидеть все светила, особенно дневное, чтобы они по-настоящему засверкали?
Ведь он стал бы так необычайно красив нездешней, неотмирной красотой, как в том Царстве Божьем, о котором восторженно рассказывает мне мать.
Сейчас же он напоминает мертвеца, кровососа с ладным телом, но без души… Всё же он, высокорожденный мой брат, верно, искусный чародей, что так приворожил мои мысли, и думаю я всё меньше о его матери, чем о нём самом…
Страшная ночь, безлунная, облака закрыли даже звёзды и планиды…
Где же он?..
… О, благословенная тишина, наконец-то, снизошла на дом моего от… Нет, с сегодняшнего полудня – уже брата, ведь теперь он – Господин дома. Боги, как же хочется любви – не продажной, не похабной, а светлой и разделённой!
Вот, стоит подумать о делах Амуруса, как в паху становится жарко, и восстаёт плоть. Теперь – или будить Карру, эту грязную пиктскую старуху, подаренную мне отцом, когда я только стал юношей, или… Лучше уж самому – это меньший грех по словам матери, чем, как это? А, прелюбодеяние. Совокупление без брака.
Жарко, боги, как жарко там, внизу… Всего несколько движений с образом Вероники перед мысленным взором, как всегда, и всё кончится, и я смогу, наконец, уснуть, не думая о его глазах. Его чёрных, тусклых, таких красивых и неживых одновременно, глазах…
Об этом бледном лице, таком тонком носе с горбинкой, как у финикийца…
Жарко, ещё, ещё немного…
А этот рот – кажется, если бы брат поцеловал меня, я не знаю, что случилось бы… Что-то светлое, и его глаза прозрели бы, отразив море света… Северус…
Боги, жарко, ещё… А если бы он коснулся меня… там…
О, боги… как жарко… Как хочется…

– Северу-у-ус!
Квотриус кончил, и только шальные мысли о брате, да, брате, всё ещё не покидали возбуждённый разум, услужливо предлагая картинки, виденные в термах, но не с участием ромеев и финикийцев, а с собой и… братом.
Мать бы сказала, если бы только могла догадаться о моих фантазиях, что это – великий грех – так думать о брате. Но я… я не знаю, что это за чувство, возникшее сегодня, совсем недавно, когда Вероника навсегда покинула меня, стеная и крича от наслаждения под напором мужеской силы хоть и пожилого отца.
Одно могу сказать – не похоть испытываю я к моему брату. Чародей он и маг, отсюда всё – верно, сам возжелал меня. И эта, вдруг вспыхнувшая в моей крови, но такая неправильная… любовь.
Буду изо всех сил своих бороться с наваждением, лучше уйду к дядьям моим, но не отдам тела брату на поругание, а себя – на позор рода и посмешище плебса.

И с этими благородными мыслями Квотриус с какими-то затаённым ужасом и благоговением перед братом, находящимся на другом краю города, но умело управляющим его естеством, снова ощутил восставший пенис, требующий только одного – болезненных фантазий разума ради бурного семяизвержения.
И вновь – вот он – брат, лежит рядом, обнимает молодого человека, всматривается чёрными, пустыми, но в воображении разгорячённого похотью Квотриуса, пламенными, бесстыжими глазищами в его собственные, влажные и блестящие от желания.
Целует Северус младшего брата, накрывая его тело своим, не хочет он знать о братской, чистой любви, он – чародей и маг, возжелавший сейчас, чтобы снова мастурбировал Квотриус…
Да, так… Ещё… Поцелуй меня, Северус… Ещё, ещё, е-щ-щё-о-о…
Как же хочется ощутить руку твою белую, тонкую, на чреслах своих…

– О, Се-ве-ру-у-у-с-c!
Едва Квотриус получил драгоценную разрядку, как в дверь спальни, полагавшейся ещё ему, как наследнику, пока брат – Господин не распорядился иначе, несмело постучали. Молодой полукровка решил, что пришли рабы выдворять бывшего наследника, а теперь – просто бастарда, в общее для таких, как он, помещение, а бастардов от женщин и бриттских, и пиктских племён и родов в доме было предостаточно – отец отличался многоплодием и мужской силой даже в свои шестьдесят три. Не желавший, чтобы его, изнемождённого, сейчас беспокоили, Квотриус вопросил громко и отчётливо, но коротко:
– Кто?
Вдруг последовал ответ матери Нины, как она нижайше просила всех домочадцев, чтобы её называли этим именем:
– Сынок, всё ли у тебя в порядке? Ты кричал во сне имя высокорожденного брата. Дважды. Не допустишь ли меня к себе в опочивальню?
– Ступай, матерь, и да будет спокойным твой сон до утра –зря прислушиваешься ты ко всему, что происходит сегодня ночью в доме.
Квотриус и пустил бы мать в спальню, но в спёртом воздухе небольшой комнаты стоял сильный запах свежей спермы, и мать могла догадаться, что сын не просто так кричал во сне. А ему вовсе нежелательно было, чтобы хотя бы мать, да тем более мать – христианка, связала бы два этих факта – имя и запах…
… Да, Квотриус хотел утешить её, теперь впавшую в немилость и разлучаемую с любимым господином, взявшим её в пятнадцать старой, по меркам её народа, девушкой у старших братьев – вождя рода уэсге и его младшего брата.
У женщины в роду был и третий – сводный брат по матери, но до правления родовым союзом его не допустят, а жаль – Нина так хотела повидать младшенького Тиэрро. По её подсчётам, ему должно было исполниться два раза по пять и два пальца лет. Так говорила Гырх`вэ – молоденькая рабыня из её племени, как раз спустя год после его рождения приведённая Господином Нины – любимым Малефицием. Для Тиэрро наступило время жениться и начинать славное дело обзаведения потомками. Нина даже находила своевременной свою ссылку обратно в род, где всё ещё правил старший брат – Ыскынх`, а она могла бы поняньчиться с внуками.
Вождь был уже совсем старик для её народа - ему было шесть раз по руке и два пальца лет. Зато он имел боевую закалку как во вражде с ромеями, так и в совместных походах на соседей – другие родовые союзы бриттов и охоту на племена пиктов, граничащую с истреблением.
Родовому союзу уэскх`ке было пять раз по пять пальцев поколений вождей, правящих от пяти до трёх раз по пять и двух, как последний вождь, пальцев лет. Надо учитывать, что за оружие, настоящее, не тренировочное, брались в три раза по руке лет. К этому времени у мужчины была жена с одним, а если боги и духи благосклонны, то и с двумя малолетними сыновьями.
Разумеется, римляне не доверяли никаким варварам, не делая исключения и для бриттских родов и союзов, кляня их за изменчивость и непостоянство. Но и сами ромеи, по своей обычной ещё со времён покорения областей Средиземноморья, практике, зачастую сводили на поле боя два, а лучше – более, неугодных бриттских родов, чтобы они истребили друг друга собственными силами – для этого нужны были только хорошие ромейские лазутчики и шпионы…
… Северус встретил первые светлые краски – персты Авроры, всё так же, за чтением. Но от голода и переутомления уже начинала раскалываться голова, а прекрасные строки не звучали более в резонанс фибрам души – как раз она насытилась и тоже утомилась.
–Э--эх, – с хрустом в затёкшей спине потянулся Снейп, – а сейчас возвращаться к этим недоумкам, которые, небось, и свитков в руках не держали .
Так думал профессор о новоявленной и тут же признавшей его господство, семье – не о женщинах, а об "отце" и "брате" – напыщенном полукровке. Он и подумать не мог, какой жаркой для них обоих выдалась эта ночь.
Знай он о фантазиях Квотриуса, то, скорее, тотчас бежал бы из дома, отдав господство в нём обратно Малефицию. Да кому угодно, лишь бы не оставаться с этим "братом" – извращенцем под одной крышей. Добрался бы до Канала, перебрался в Галлию, а потом… потом что?..
В Галлии создают Великую франкскую империю Меровинги, в лесах орудуют совсем ещё дикие германцы, волнами приходящие в и без того разорённые италийские провинции, белокурые, все, как Малфои.
Профессор поморщился, а потом рассмеялся, представив себе многочисленных, воинственных, грязных Люциусов, Нарцисс и Драко с детьми, стайкой окружившими папашу и уже размахивающими маленькими пращами, копьями и метко стреляющими по белкам, зайцам и оленятам из детских луков.
Право слово, от представленного и не захотелось бы бежать на Континент, ведь там ещё волнами до Адриатики проходят полчища ост- и вестготов, всякой поганой нечисти вроде небольшого, но воинственного народца бургундов. А захотелось бы просто перебраться, да хотя бы в тот же Лондиниум, посмотреть, так сказать, на свою столицу во времени оном, с римскими, на этот раз, по-столичному роскошными термами… О, опять термы. Ну, может там циркус есть… Пора уже выбираться отсюда Мастеру зелий, да поспешать в дом свой, то есть, семейства Снепиусов.
А ведь в четыреста десятом году вождь хунну Аларих уже занимал Рим после десятка лет "наведываний" в Западную Римскую Империю, покидая её только под натиском военачальника всех войск страны Стилихонуса Флавия, вандала по отцу, "опекавшего" по предсмертной просьбе отца Императора Феодосия Великого и его сына и Императора Гонория.
И вот уже примерно через двадцать лет престарелый Аттила, сейчас воюющий с Восточной Римской Империей, придёт и на запад, окажется в тогдашней столице Западной Империи Медиалануме** и прикажет изобразить себя в окружении римских Императоров, восточного и западного, сыплющих ему под ноги золото. От завоевания Рима его отговорят только советники, обратившие внимание вождя хунну на его возраст и желание умереть в родных степях.
Затем по Континенту пойдёт жуткая волна затапливающих всё на своём пути кровью, страшно жестоких угров, пришедших, как и все кочевники, в том числе и хунну, из-за уральских степей…
Нет, лучше остаться в этом несчастном Сибелиуме, расположенном на кирпичном тракте, в случае чего свяжущем его, Северуса, с Лондиниумом.
Снейпу, как и любому, даже не такому опытному шпиону, необходимо было запастись в случае чего пригодившимся бы, путём к отступлению – вот только деньгами надо обзавестись, а так… Он готов в любое время дня и, как ему ошибочно казалось, ночи отправляться в столицу или ещё в какой-нибудь городок на любом из римских трактов.
На самом деле в ночное время суток, даже в лунные ночи, из охраняемых легионерами поселений лучше всего было не высовываться – об этом знали и горожане, и купцы, и даже легионеры и варвары, которых ночь застигла в ромейском городке. На дорогах царил беспредел, учиняемый непокорёнными варварскими племенами, особенно, пиктскими, полагавшимися не на открытый бой, а на нападение всем скопом на зазевавшихся и оставшихся без даже нескольких легионеров – защитников, путников. Не брезговали разбоем на дорогах и сами легионеры – а что поделаешь против нескольких квадриг с солдатами, оставшимися без военачальника? Нападали в ночи, особенно на купцов, и бритты, пешие и на колесницах, которые, как и все варвары, прекрасно, как кошки, видели во тьме.
К сожалению, аппарация, как способ перемещения, отпадала – Северус, разумеется, доселе не был в древнем Альбионе.
В качестве последнего выхода оставался смешной до первой стрелы варвара полёт в виде громадного ворона с мошной, набитой монетами, но умирать так глупо почему-то совсем не хотелось.
Выходя с затёкшей от возлежания, по римскому обычаю, спиной, и покрасневшими от бессонной, вот уже второй ночи, глазами, он не заметил, как был окружён бодрыми, хорошо выспавшимися на свежем воздухе, рабами. Они поприветствовали Господина, а в ответ услышали странное:
– Ну уж нет, чем болтаться по этим дрянным городишкам, лучше всё-таки сразу в относительно большой Лондиниум.
– Дозволено ли будет спросить Господина, мне, жалкому, преданному рабу Кырдро, всего одну вещь? – обратился на правильной латыни раб.
– Спрашивай, раб Кырдро, я дозволяю тебе.
– Неужели желает мой мудрый Господин оставить родную семью, едва вернувшись в дом и став истинным спасением всех обиженных и заступником всех прибегающих к его высокой милости?
– С чего ты взял это, жалкий раб?! – взвился Снейп. – С тех слов твоего Господина, которые ты нагло подслушал, когда мне захотелось подумать вслух?! Ты будешь наказан за это, раб Кырдро. Я передам смотрителю за рабами о твоём проступке!
Северус, разумеется, не собирался никому ничего говорить, решив просто припугнуть ещё одного, наверняка, судя по носу, "братика".
А вообще-то, стоило начинать подлаживаться под стиль поведения богатого рабовладельца, к помыканию людьми, как бессловесной скотиной. Ну да это легко – к "хорошему, доброму, вечному" быстро привыкаешь.
… Но так только казалось…

___________________________________________________

* Цензор в Риме -- сборщик налогов и лицо, ответственное за правильное их начисление., разумеется, только с граждан.
** Медиаланум – современный Милан.

0

7

Глава 6.





Но помнил Снейп и о великих магах, пропавших в Последней битве четырьмя годами раньше, и попавших, как он надеялся, к родовому союзу х`васынскх`. Он же вычитал это косвенное известие о "гвасинг" в волшебным образом обновлённой "Истории Хогвартса".
Сейчас, из-за подсунутого обманом дурмана и последовавшей ярости Северуса, народец остался без главного вождя, а, значит, и союзники отколятся от прежде славного родового союза и, наверняка, нападут на него.
Вот только стоило ли доверять, хоть и магической, но книге, хранившей записи маггловского Святого Норньона, относящиеся даже не к эпохе строительства саксонского, деревянного Хогвартса, а к более раннему периоду истории бриттов – третьему-четвёртому векам? Вовсе неизвестно, был ли такой креститель северных каледонских пиктов, или его выдумали позднее? Что-то не заметно особенного христианского влияния ни на рабов, к которым эта религия прежде всего адресована, ни на их господ.
А ведь саксы, англы и юты, потихоньку грабя восточное побережье Британии, уже начинали обустраивать там свои укреплённые поселения. Они так же, как и ромеи, вытесняли бриттов с привычных мест кочёвок и пользовались их междоусобной враждой для ослабления туземцев. И те, практически без борьбы, отступали. А пришельцы захватывали бриттов – рабов и обосновывались на плоских равнинах и в негустых лесах, подходивших для выпаса любимых германоязычными воинственными родами свиней.
Но откуда же, явно не от простого маггла Малефиция, могла появиться в роду Снейпа способность к волшебству?
Слишком много загадок для усталого мозга, – думал Северус. – Надо пройти этот городишко, оказаться, в теперь уже собственном доме, выспаться и поесть. Или сначала всё же поесть? Даже на такой простой вопрос у меня нет готового решения.
И потом, я не знаю, когда здесь трапезничают, но в любом случае, мне, как Господину дома, еду подадут в любое время, было бы желание.
А желание таки наличествует, значит, да, сначала всё же поесть.

В своего рода прихожей Господина встречали довольный Снепиус, сияющая от какого-то своего, женского счастья и теперь ещё более похожая на Нарси, Вероника, и Квотриус, с глянцево поблёскивающими в полумраке комнаты без окна глазами.
– Радуйтесь, отец и мать, и ты, брат – радуйся, – произнёс пафосно Северус. – Вы уже вкушали пищу нового дня?
– Нет, наследник мой и Господин дома, – ответил за всех "отец". – Все мы с нетерпением ожидали твоего возвращения.
– Позволено ли мне спросить, высокорожденный сын мой, где изволил ты почивать и по какой причине так надолго оставил нас без лицезрения светлого лика твоего? – опустив голову в знак поклонения, спросила счастливая Вероника. – Чем собственный дом твой не пришёлся по нраву тебе?
Снейп нагло решил не отвечать на явно провокационные вопросы женщины, как и положено шпиону, решив поиграть в таинственность.
– Да, наследник мой, только слово промолви, и рабы перестроят дом по желанию твоему, – снова встрял "папочка".
– А они назойливы, как насекомые. Кстати, их в доме должно быть полно, – с отвращением, отразившемся на бледном лице, подумал зельевар.
–Не вкушал я пищи двое суток и преизрядно голоден, – холодно, отчётливо произнося слова, сказал Северус.
– Ты придерживаешься идей философов – стоиков, раз так моришь себя голодом? – а это снова Папенька, как Снейп решил про себя окрестить Малефиция.
– Отчасти, хотя, повторяю – я голоден сейчас, – уже со злостью произнёс профессор.
– Поспешу, прости, будь великодушен, высокорожденный сын и Господин дома, распоряжусь я о праздничной трапезе, – пролепетала, склонившись ещё ниже, Маменька, и удалилась во внутренние помещения дома.
– В доме сием есть библиотека? – осведомился Северус.
Он желал хоть как-то скоротать время, оставшееся до трапезы, да ещё и праздничной, хотя его голова сейчас была распираема жуткой мигренью, почасту мучившей профессора ещё в Хогвартсе.
– Позволено ли мне будет препроводить учёнейшего мужа и высокорожденного брата в хранилище свитков, коих в доме Господина множество? – наконец-то подал голос, до этого только странно зыркавший на Снейпа, носатый Братик-красавчик.
– Я – простой солдат Императора и не любитель чтения, прошу меня извинить, наследник мой и Господин дома, – раскланялся Папенька.
А Северус решил на корню пресечь эти, показавшиеся ему бесстыжими, взгляды Братика, хоть и из-под полуопущенных, пышных и длинных, как у девицы, ресниц.
– И долго ты собираешься вот так пялиться на меня, братец? – ехидно перешёл на вульгарную латынь Снейп. – На мне узоров нет, и даже веки не накрашены. Ты не думай – я не злой, вот только голова у меня трещит, но не от попойки в лупанарии с весёлыми, да пригожими девками, отнюдь!
Он поднял указательный палец.
– А если серьёзно – принеси мне какой-нибудь крепкой выпивки, только не вина, – предупредил развеселившийся от смущённого взора и даже, кажется, покрасневшего Братика, Северус. – Вина в Англии, тьфу, на Альбионе, как моча молодого поросёнка.
Снейп решил, что, уж если его не занесло в галльскую провинцию Коньяк, то для пробивания головной боли сойдёт и виски. Главное, чтобы это не оказался скотч – он терпеть не мог этого пойла. И как его Люпин бутылками хлещет?
Кто его, этого оборотня ручного, разберёт? Главное, что собутыльник отличный, посмеяться любит, да анекдоты похабные рассказывать мастер. Был… Ну неужели я больше никогда не увижу хотя бы озорного и за пазуху за словом не лезущего Ремуса?! Неужели мне всю оставшуюся жизнь?.. Да ладно, мне бы только этих двоих найти – волшебничков-то наших – уж ежели нашли путь сюда, то и обратно отыщут. То есть, я хотел сказать, тьфу, подумать… о, проклятая голова!.. Что тот, кто победил, тот и напился силы волшебной у второго, а, значит, и меня до кучи заберёт.
Да где ж этот чёртов Братик с выпивкой-то? Потерялся в собственном доме? Три ха! Сам придумал. А, вот он, ползёт, поцелуй его Дементор!

– Что принёс, Братик? Местную самогоновку недоперегнатую, ышке бяха?
Стоит, хлопает ресницами.
– Так давай скорее – голову мне лечить надо.
Квотриус с поклоном подал высокорожденному брату, наследнику и Господину изящно обработанный, инкрустированный самоцветами, рог с водой жизни.
Снейп, не вдыхая сивушных паров, наоборот, шумно дыхнул, как учил его пить водку Долохов, и выпил, ни разу не оторвавшись, чтобы перевести дыхание, весь самогон. Потом также шумно выдыхнул и сотворил какую-то мелкую трубочку, на вид из чрезвычайно тонкого, невиданного прежде, чистого белого цвета, пергамента.
Вот Северус направил на конец трубочки свою устрашающую деревянную палочку, произнёс:
– Incendio minimum.
Трубочка затлела, источая ароматный дым, щекочущий нос и горло даже при простом нахождении рядом с попросту осевшим на пол братом, не обращающим внимания на тут же запылившуюся драгоценную тунику. Высокорожденный брат и Господин занимался чародейством, но не особенно страшным – вдыхал воздух через медленно таявшую на глазах трубочку и смахивал чрезвычайно мелкий пепел рядом с собой, выдыхая белый, удушливый дым через рот и нос.
Квотриус отнёс высокорожденного брата и Господина своего, изрядно захмелевшего и оказавшегося очень лёгким, в свою спальню и положил его, в испачканных пылью штанах и тунике на своё ложе, удобно пристроив головной валик под затылком. Иссиня-чёрные длинные волосы единокровного, но такого непохожего ни на кого из домочадцев и даже – прости, Амурус, Стреляющий Метко и Венера Златокудрая! – рабов, брата разметались по ложу, скрыв валик. Господин дома быстро оказался в объятиях Морфеуса, выронив дотлевшую трубочку, источающую теперь – о, магия! – дым серый и удушливый…
… Когда Снейп проснулся с тяжёлым похмельем и, как обычно, очень злой, он привычно начал шарить на прикроватной тумбочке в поисках заветного фиальчика. Но и тумбочка, и Антипохмельное зелье почему-то отсутствовали.
Вместо пропавшего зелья на него смотрели изумлённые глаза, влажные и матово блестящие, такие же чёрные, как у него самого, всматривающиеся с тревогой в его, видимо, позеленевшее, лицо. Ко всему прочему, глаза были исполнены нескрываемым обожанием и чем-то ещё, чего Северус из-за своего плачевного состояния разглядеть не мог.
Более того, даже низко, подозрительно низко склонившейся над его лицом головы с красивыми чертами, словно у маггловского ангела, с чёрными, обстриженными в кружок, густыми волосами, Снейп не узнавал.
– Кто Вы, незнакомец, мистер?.. – выдавил пересохшими губами Северус. – Прошу, Антипохмельного зелья и крепкого чая, сэр.
– Я не разумею тебя, высокорожденный брат и Господин мой. Ты не узнаёшь меня, Квотриуса? – сказал на латыни собеседник, и… профессор вспомнил всё разом.
Лавина образов, впечатлений и переживаний обрушилась на его бедную голову, больную от похмелья, из которого не было привычного, простого и действенного, сваренного собственноручно в особом котле, выхода. Ну не было в этом страшном мире зелья, такого необходимого и желанного сейчас, после целого рога недоделанного виски…
А этот джентльмен смотрит так сочувственно, словно сам понимает, что случилось самое страшное в жизни Северуса Ориуса Снейпа – похмелье.
И под конец всех несчастий на больную голову и пересохший рот – необходимость напрягать мозг и говорить на чужом языке – латыни. Хотя язык этот Снейп и знал в совершенстве, но одно дело – читать античных авторов, а другое – общаться с этими, всё ещё по духу и укладу жизни, античными людьми.
– Да, брат мой Квотриус, я спросонья и не узнал тебя, подумал – это ко мне ангел смерти прилетел, – едко высказался Северус.
– Прости, о, высокорожденный…
– Прошу тебя, просто и без лишних разговоров принеси простой ключевой воды из колодца и дай мне напиться.
– О Северус, брат мой высокорожденный и Господин, сейчас прикажу я рабу сходить за водой, – произнёс Братик, склонившись в поклоне ещё ниже.
При этом он снова навис над профессором. И вдруг поцеловал, не в силах сдержаться, и, разумеется, клюнув при этом носом, свесившуюся с ложа прекрасную, тонкую, белую, изнеженную кисть брата.
–Что за вольности ты себе позволяешь?! – вскипел Северус. – Знай – мне неприятны и твои взгляды и, уж тем более, прикосновения! И вообще, сходи-ка за водой сам, ножками, ножками. А то ишь как разнежился.
Квотриус немедленно принёс сладкой ключевой воды опять-таки в роге, но большем, чем был с сивухой.
Северус напился и умылся, обильно проливая воду на земляной пол, вдруг заметил на нём истлевший бычок и подумал:
А вот это уже анахронизм. Нет, это не значит, что я брошу курить хоть и ненастоящие, а почти безвкусные эрзацы, просто за собой надо убираться.
–Evanesco!
И остатки анахронизма бесследно исчезли.
–Ты всё ещё здесь, Квотриус. Подсматриваешь за братом – чародеем? – недобро усмехнулся Снейп.
Действительно, в углу опочивальни на инкрустированном какой-то костью табурете, тихо сидел Квотриус.
Интересно, кость-то человеческая или?.. – подумал Мастер Зелий.
– Я просто решил, пока ты, высокорожденный брат и Господин, не распорядился отправить меня в помещение для рабов-бастардов, попрощаться со своей опочивальней, – спокойно, словно не заметил подкола, ответил Братик.
– А в доме есть и такое помещение? И сколько же сыновей и дочерей у моего "отца" на самом деле? Расскажи, Квотриус, мне интересно.
– Высокорожденный брат мой и Господин Северус, у нашего отца множество дочерей, рождённых от рабынь пиктских племён Йеру, Танно, Выра и Ролни, и сыновей, рождённых от тех же рабынь, а ещё от бритток Уэсге, рода моей матери, Курдрэ, Скотаргу и даже горделивых Гвасинсг.
Пиктские женщины тоже плодили сыновей, но их сделали Изгоями рода, чтобы не мешались они отцу нашему, и сослали их обратно в те племена, откуда родом их матери. О дальнейшей же судьбе их скажу, что многие Изгои убиты были, а другие спокойно прожили свой короткий век…
– Расскажи мне о сыновьях и дочерях рабынь рода, как ты сказал, горделивых Х`васынскх`. Меня интересует этот род – трое суток назад я своим чародейством убил вождя, обеглавив его род. Их вождь посмел оскорбить меня, и я отплатил ему злой смертью.
Теперь союзники Нуэрдрэ, так его звали, истребят х`васынскх`. Тем более, ты, Квотриус, говоришь, что род отличается спесивостью.
Я даже подумываю взять легионеров отца моего и отправиться к моим обидчикам, дабы собственноручно поубивать как можно больше этих туземцев.
Поэтому я скажу отцу сослать твою мать, освободив её и дав с ней прикуп твоим дядьям, а ещё отправить с ней всех рабынь народца уэскх`ке. Мужчины же рабы этого народца да останутся в доме моём. Такова моя воля.
Квотриус мгновенно преодолел небольшое расстояние до возлежавшего на ложе Северуса и упал пред ним на колени, уткнувшись лбом в самый пол, и быстро заговорил на плохо понимаемом Снейпом языке племени матери, из которого и сам-то знал только несколько фраз и выражений:
– О, драгоценность… Жемчужина… Лунный камень… Ты, который… Милость и свободу рабам своим… Заступник… Опора страждущих… Благодарю тебя, Великий волхв… Господин… Моё сердце навеки… твоё…
– Прекрати, брат мой Квотриус. Это – только моё решение, и нет нужды так ползать передо мной, словно раздавленная гусеница. Прекрати – мне противно.
Да и сердце твоё мне без надобности. Ты здесь ни при чём, Квотриус. Благодари скорее матерь свою Нину, ибо по нраву пришёлся мне облик её.
– Но отец не отдаст тебе мою матерь – таково было его желание. А разве я… не похож на неё? – спросил, затаив дыхание, молодой человек.
– Ты – мужчина, Квотриус, и этим всё сказано. Жениться тебе нужно, вот чего я желаю.
А ещё скажи мне – почему наш отец из великого множества сыновей-полукровок выделил тебя на роль наследника, думая, что меня нет в живых?
Просьба рассказать о рабах народца х`васынскх` был уже позабыта.
– Отец наш весьма любил Нину, потому-то её единственный, так получилось, сын, то есть я, был избран.
По поводу женитьбы скажу же тебе, высокорожденный брат и Господин мой Северус – не нашёл мне отец девицы из семьи ромейской, желающей связать жизнь с грязным полукровкой, а жениться на полукровке, такой же, как я сам, он не велел.
– Так ты посещаешь лупанарий, Квориус? Или отец разрешил тебе сношаться с любой понравившейся рабыней в доме?
– Однажды, совсем ещё отроком был я в лупанарии, куда привёл меня высокорожденный отец наш, дабы стал я мужчиной, но была противна мне та путана, которую он выбрал для меня. Мы с ней разделили ложе, но спали, как дети – она отдыхала от прежнего посетителя, а я впервые напился какого-то кислого, дурного вина и заснул. Наутро стало мне плохо от выпитого вина, и я несколько…
– Понятно, заблевал каморку девки. Ничего страшного – не бойся употреблять при мне правдивые слова, но знай, что я могу в любой момент прочесть твои мысли, как развёрнутый свиток или вощёную табличку – я умею это делать даже, когда сплю.
Северус отчасти соврал, желая припугнуть и ещё разик поставить на место носатого красавчика.
Профессор не знал, что очнулся от пьяного, тяжёлого сна не сам, а от поцелуя "брата" в уголок губ, такого целомудренного и… страстного поцелуя мужчины.
– Что ж, рассказывай дальше – люблю слушать истории о разнузданных ромейских нравах, к коим не приучен я, хоть и сам чистокровный ромей.
– Подарил мне высокорожденный отец наш немолодую и некрасивую рабыню из пиктского племени Выра на шестнадцатилетие, ровно через год после посещения лупанария, когда сны мои стали обильны выделениями мужского естества из-за страстной любви к… одной далёкой и одновременно близкой, но абсолютно недоступной женщине.
Теперь Карра – так зовут рабыню, состарилась и не удовлетворяет меня больше. А с твоим появлением, высокорожденный брат мой и Господин, та женщина, кою любил я, обрела законное счастье, коего лишена была по причи… Нет, прости меня, Господин, но только под пыткой выдам я светлое имя этой замужней женщины.
– Так у тебя, Квотриус, ничего не было с той, любимой?
– Нет, и не могло быть – я есть грязный полукровка, она же – выкородная патрицианка, разделившая свои Пенаты и Лары с супругом после заключения Союза.
– А почему ты не можешь разделить ложе с рабыней помоложе и покрасивее?
– Это потому, высокорожденный брат мой и Господин Северус,что отец, будучи Господином дома, не желал излишне растлевать меня до заключения Союза, которому, кажется, в моей жизни не будет места. И из-за того, что я… – Квотриус мило покраснел и опустил глаза, – не люблю чужие вещи.
– Последнего, право, не понял я – о каких вещах говоришь ты, но это не моя забота.
В остальном, что ж, основам обращения с женщиной ты обучен, разврата в лупанарии не любишь – да ты, прямо-таки, идеал целомудренного молодого человека, Квотриус! Признаюсь, я удивлён твоим рассказом.
Так, значит, любишь ты мачеху?
– О, высокорожденный брат мой – чародей, не могу я солгать тебе, как это сделал ты по отношению ко мне, грязному полукровке. Ведь, будучи спящим, не можешь ты ни видеть, ни слышать, ни чувствовать… чужие губы на своих, как и любой обычный человек.
– Что?! Что ты сказал о губах?! Кто посмел прикоснуться ко мне, спящему?! – заорал Северус, догадываясь… Кто. Это. Сделал.
– Высокорожденн…
– Молчать! Рот на замок! Это… это сделал… ты, Квотриус?!
Братик – извращенец замолчал, вновь униженно ткнувшись лбом и носом в пол.
Потом он тихо заговорил таким голосом, что профессор не сумел прервать его:
– Но скажи, как прочёл ты мои мысли? Да, любил я её до сегодняшнего дня, а теперь не люблю более, словно чувство, терзавшее меня по отношению к высокорожденной, но опальной патрицианке Веронике Гонории, были выжжено тьмой и духотой этой страшной, безлунной, безветренной ночи.
Теперь сам я не знаю, что творится в моём сердце, но я вновь влюблён…
– Хватит, Братик. Перестань бредить наяву – как может одна ночь изменить любовь всей жизни? Что с того, что жара, безветрие, безлуние… Разве это первая такая, пусть и странная, ночь в твоей жизни, Квотриус?
– Она была с отцом и стонала от наслаждения и страсти. Они оба стонали, а потом стали кричать! Как было это выдержать моему бедному влюблённому сердцу? Молил я богов о смерти, но они остались глухи к моим стенаниям, и тогда понял я, что полюбил другого, впервые в жизни возжелав объятий и поцелуев мужчины! Понимаешь ли ты, Севе… ?! Прости, прости, я наговорил лишнего, много лишнего.
Квотриус вновь поклонился перед сводным братом, моля его о прощении за вырвавшиеся против желания, а, может, именно благодаря этому чувству, сжигающему его сердце, да и душу, слова.
– Встань, брат мой Квотриус, и никогда, больше никогда не заговаривай со мной об этом своём бредовом… увлечении…
Это ведь твоя опочивальня?
– Да, высо…
– Не желаю я более оставаться в ней – она принадлежит тебе, Братик, и я вовсе не горю желанием выгнать из неё тебя.
Желание моё таково – дабы мне выделили опочивальню, как можно далее от твоей и от супружеской тоже – привык я проводить спокойное время за чтением свитков, а под утро спать часа по четыре, не более. Приведи рабов, которые обустроят мою спальню.
Ступай, Квотриус. Что стоишь? Ступай.
– Высокорожденный патриций и Господин мой, дозволено ли мне будет твоим благорасположением остаться в своей опочивальне?
Эк загнул, как перед Кесарем – вот уж лебезит, ничтожный полукровка, – подумал Северус со злостью на Братика.
– Да, ты, брат-бастард, можешь после выполнения моего поручения убираться к себе и не заботиться, что я выпру тебя из твоей конуры, – нарочито на грубой народной латыни с издёвкой произнёс Снейп.
Братик упал на колени и пополз по направлению к ногам Северуса, не поднимая головы, с явным намерением обхватить его за ноги или проделать что-либо более гнусное, например, облобызать пыльные туфли профессора.
– Эй, что это ты задумал?! А ну, встать!
– Позволь, позволь, о, высокорожденный патриций и Господин мой, облобызать сандалии твои за ту милость, что являешь ты ко мне, брату–бастарду.
Да не отошли меня в камору для рабов, о, высокорожденный, единокровный брат мой!
– Да не отошлю, не отошлю, сказал же, можешь выметаться. И хватит ползать за мной по всей своей опочивальне.
– Всё же, моей?
– Ну сколько можно переспрашивать – сказал же, живи здесь, спи со своей Каррой в надежде на то, что отец наш узрит твоё неудовлетворение ею и подарит тебе приятной внешности молодую бриттку. Я даже могу распорядиться на этот счёт и устроить тебе смотрины…
– О, нет! Господин мой и брат, мне не нужна больше никакая женщина. Ведь я влюблён в… мужчину.
Вот ещё новости – очевидный наследник и, ясное дело, продолжатель рода, не мне же этим заниматься, на моих глазах превратился в гея, – растерянно подумал Северус. – А как же все следующие поколения моего рода, как же я, в конце концов?
Ну да он, Квотриус, всё же, бисексуал, раз спал изначально с женщиной. Значит, к женщине и вернётся, когда эта дурь пройдёт,
– уже спокойно домыслил Снейп.
Квотриусу же он сказал примерно то же, но иными словами:
– О, Братик мой, позволь напомнить тебе, что ты, как я предсказываю, будешь продолжателем рода Снепиусов, а, значит, тебя всё же женят на какой-нибудь недоброкачественной патрицианке – может, она будет вдвое старше тебя, но вы с ней скрепите Союз и объедините Пенаты и Лары.
– Думать о женщине для меня сейчас невозможно, о, высокорожденный патриций и Господин мой брат Северус, как прекрасно твоё имя!
– Имя, как имя… Но не станешь ты мужеложцем, а если и станешь, то только на время, чтобы удовлетворить похоть свою.
– О, не похоть сие, а любовь великая, ибо прекрасному мужчине сему отдаю я и сердце, и душу в распоряжение… Лишь бы он принял мои скромные дары…
– Да он ещё не знает о твоей страсти к нему, а ты уже ползать за ним готов, как сейчас ползаешь за мной?
Северус прямо-таки чистосердечно изумился силе неизвестного ему чувства – любви.
Любви до откровенности непосредственной, но ещё неразделённой.
– <i>Он, наверное, стеснителен и не говорил ещё со своей пассией,</i> – подумал профессор.
– А достоин ли сей мужчина принять твои, скажем прямо, щедрые дары? – спросил он в пол-голоса, вкрадчиво.
Брат, всё ещё стоящий на коленях, поднял вдруг голову, и Северус в который уже раз поразился его неизъяснимой кельтской красоте – белизне кожи, алости пухлых, но небольших губ и блестящим сейчас, чёрным, как у самого Снейпа, глазам.
Вот только не мёртвые они были, не глухие и пугающие чернотой затягивающих омутов, как у Северуса, а живыми, источающими свет, словно отражалась в них такая великая любовь, о которой профессор и не слыхивал.
И эта любовь предназначалась, кажется…
Да нет, не может такого быть.
– Встань же, Квотриус, хватит элегий твоему Амурусу, займись лучше делом, ведь я не собираюсь проводить эту ночь в твоей опочивальне, – просто и доступно заявил Северус.
Он старался не задумываться о том, что он увидел в глазах Братика – да это же просто смешно! – такая блажь, и потому-то и поддел его словами о ночи.

0

8

Глава 7.



Северусу отвели под опочивальню очень большую, неуютную, даже неоштукатуренную толком комнату, ранее служившую, как ему потом сказал Папенька, помещением для двенадцати рабов.
Снейпу был неприятен факт проживания в комнате, где ещё прошлым днём обретались, как он заставлял себя думать о рабах, унтерменши. Думать так получалось слабо, но было всё равно как-то гнусно.
Вчера случилась неприятность – была одна, но очень сытная и жирная трапеза ради отпразднования возвращения высокорожденного наследника – чародея и нового Господина дома. Присутствовали, возлежав на особого вида подушках, сам Малефиций, Вероника, Квотриус и ещё пара домочадцев – свободных людей – управитель имения и смотритель за рабами, оба – с очень грубыми чертами лиц, выдающих их пиктское происхождение.
Северус отказался принимать пищу полулёжа и восседал на изукрашенном искусной резьбой табурете Папеньки, с которого тот свалился в муках от Круциатуса в первый день.
На стене трапезной была грубо намалёванная фреска, изображающая Цереру Многоплодную в окружении овощей и фруктов и… пасущихся вездесущих овец.
… К слову сказать, в опочивальне Квотриуса тоже была фреска с изображением какого-то чудовища, которое Снейп идентифицировал, как бога Морфеуса, Сном Обымающего.
Наверняка, и в бывшей опочивальне Нины, и в супружеской спальне, и в опочивальне Маменьки были подобные лубочные картинки…
… Основным блюдом был баран, зажаренный на вертеле целиком с дорогими иноземными специями, поданный с соусами и приправами в маленьких, неглубоких чашах.
Подан был и привозной из далёких земель, сваренный до полу-готовности и скрипящий на зубах – ну не умели здесь хорошо, по-Хогвартски или, как в родовом Гоустл-Холле, готовить – подостывший рис, непромытый и свалявшийся в неаппетитные слизистые комки, выложенные на широком блюде.
К рису добавили опять-таки привозной изюм и… доморощенные обжаренные морковь и лук с чесноком, так "замечательно" сочетавшимся со сладким изюмом. Рис, очевидно, был сварен на собранном во время жарки туши жире, разбавленном водой, своего рода бульоне из всё из того же барана. Поэтому комки риса неприятно жирно блестели.
Зельевару, перепробовавшему в малых дозах все сваренные им яды в лаборатории Волдеморта и потому, "посадившему" все внутренности, была противопоказана такая жирная пища, но иных блюд на столе не было.
Папенька торжественно заявил:
– Высокорожденный сын мой и Господин дома! Изволь разделать агнца сего, дабы мы все вкусили от рук твоих!
Из столовых приборов наличествовали только острые ножи. Профессор взял два из них и, одним накалывая и придерживая тушу здоровенного такого, полноразмерного барана с ласковым названием "агнец", другим ловко, держа нож, как и положено, в левой руке, отрезал обычные порционные куски. У присутствующих округлились глаза.
–Что-то соделал я не по ромейскому обычаю? Но зато знаю я множество других, более вежественных. Приступайте, а то вы из-за моего долгого сна столь многое время
оставались голодными. Сожалею, высокорожденный патриций и отец мой, но всю ночь напролёт я читал в термах. После долгого чтения и двух бессонных ночей с дороги мне необходимо было поспать.
К вашему упущению, домочадцы, не получил я опочивальни – Квотриус, как и положено брату – бастарду, уступил мне на время свою.
Про возникшую головную боль, только усилившуюся от ышке бяха, Северус решил промолчать.Он посчитал такое своё поведение недостойным высокого образа философа-стоика, который приписал ему Папенька.
Братик тоже помалкивал, но не о запретном же и неугодном высокорожденному брату поцелуе ему было рассказывать…
Однако никто из возлежавших за столом не притронулся к пище, хотя Снейпу хорошо было заметно, каким голодным блеском наполнены их глаза.
А-а, сукины дети, куски вам кажутся маленькими? Обойдётесь – побольше сожрёте, – подумал профессор. – Ан нет, они же меня ждут! Господина!
Снейп рукой, предварительно, как и у всех домочадцев, вымытой в воде с сушёными привозными лепестками роз – не росли ещё в Англии розы – причём он умывал руки первым, потянулся за скользким даже на вид, комком риса со всеми его добавками и, сморщившись, отправил в рот.
А рис-то оказался с "начинкой" – изюм был с косточками, но Северус проглотил их. Следующий комок осклизлого, хрустящего риса Снейп демонстративно избавил от многочисленных разваренных виноградин – так можно было, в принципе, есть.
Но к жирнющему барану он даже не притронулся.
– О, высокорожденный наследник мой и Господин дома! Отчего не вкушаешь ты мяса агнца? – произнёс изголодавшийся Папенька.
Ведь, как понял Северус, никому прежде Господина дома не позволялось откушать того или иного блюда.
– Противно оно тебе или, быть может, тебе запрещено есть в нашем обществе?
Просто у меня острый гастрит, – со злостью подумал зельевар. – И меня, после вашего барашка будет мучить жуткая изжога, а в худшем случае – проблююсь. Так, спрашивается, зачем мне это есть?
Снейп ответил:
– Отец, нет ли в доме тельца, которого можно было бы зажарить для меня? Такая постная еда подошла бы моему больному желудку. А вас всех, о, домочадцы, я благословлю на поедание этого жирного ягнёнка.
Квотриус, которому, по крайней мере, Северус слова не давал, заметил:
– Высокорожденный брат мой и Господин, у нас в имении, конечно, есть тельцы – хорошо откормленные, молодые, жирные, один из которых подошёл бы тебе, но… они на пастбище, а освежёванной туши высокорожденная патрицианка, Вероника Гонория, не зная о твоих предпочтениях, не догадалась припасти.
Ешь, как все, – подумал голодный Снейп.
И принялся есть барашка, разделывая кусок двумя ножами, на одном их которых, используемом вместо вилки, отправлял отрезанный маленький кусочек с тщательно, но безуспешно вырезаемым жиром, в рот.
Он заметил, как жадно пожирали свои порции пикты – просто руками, как Маменька старалась манерничать с ножом в правой руке, как чавкал Папенька…
Вот только Квотриус ел значительно медленнее и меньше остальных, подолгу рассматривая кусок баранины прежде, чем отправить его в рот и, пользуясь этими мгновениями… засматриваясь на красивые, отточенные движения рук профессора.
Желудок Снейпа от настоящей, горячей пищи и долгого голода давно скрутило, и он уже не мечтал отказаться от почти семейной трапезы. Ему пришёлся по вкусу "агнец", а что будет после, то и будет. Но он и подумать не мог, что ему и, на радостях, Братику, предложат по совсем ещё юной, красивой рабыне – бриттке, возлёгших рядом с переставшим есть Квотриусом и у ног всё ещё жующего зельевара.
Меж тем пикты – домочадцы удалились, а пожилой раб – виночерпий подал привезённое с виноградников Галлии кислое вино – плохую подделку под столовое белое, но, видимо, это было лучшее вино в доме. Все стали пить его из высоких и широких, как блюдца-переростки, золочёных медных стаканов, и вскоре Папенька с Маменькой перепились, и семейство Снепиусов в полном составе осталось развлекаться.
Папенька, жирными от баранины руками, задрал столу и полез под подол туники Маменьки, та сладострастно запрокинула голову и захохотала, а Квотриус… всё так же возлежал, только теперь умывая руки после трапезы, казалось, не обращая внимания на красавицу рядом с собой.
Ну и перед кем он выделывается? Видит же, что Веронике не до его воздыханий, – уже чувствуя подступающую изжогу, подумал Северус. –Тоже мне, нашёлся "рыцарь" античный!
Дали тебе девку – краcивую, молодую, не то, что твоя старуха, так развлекайся! Учись у старших – смотри, что "родители" вытворяют!

На "родителей" Снейп решил упорно не смотреть, а то – как бы самому не развлечься…
Словно в ответ на его мысли, под громкие стоны похабных "родичей", "его" девица привстала на колени и одним махом задрала подол туники из тонкой шерсти – обеих девушек приодели перед тем, как подкладывать Господам. Потом она завалилась навзничь на наваленные подушки и откровенно раздвинула ноги.
– Всё испортила, дура, к Мордреду тебя в пасть! – сказал Северус по-английски, но девица уловила разгневанный тон Господина, достаться которому – великая честь, и ойкнула, прикрывшись.
– Видно, не по нраву я тебе, высокорожденный Господин, – додумалась она.
– Пошла! Ступай прочь! – был ответ Господина.
– Может, сестру мою возьмёшь? – с надеждой спросила развратница. – Она ещё мала, зато девственна, и будет принадлежать только тебе, высокорожденный Господин. Ежели не захочешь взять её, она будет просто согревать твою постель.
– Прочь с глаз моих, путана! – взревел оскорблённый в лучших чувствах Снейп.
Спокойно оторвавшись от своего занятия, Папенька, маслянисто взглянув на наследника, спросил:
– Почто, о, высокорожденный наследник и Господин дома, обзываешь ты мою любимицу "путаной"? Я один имел её, а не многие мужчины.
Малефиций задумался, не обращая внимания на призывные стоны супруги, и выдал нечто оригинальное:
– Быть может, тебе, высокорожденный наследник и Господин дома, по нраву придётся хорошенький, девственный мальчик?
Снейпу становилось всё хуже, и он, чтобы спустить пары, заорал на родном языке:
– Малефиций, ты просто грязный, похотливый козёл! Старый кобель! А жена твоя – дряхлая сука! А Квотриус – латентный пидор!
А на латыни уже спокойно добавил:
– Ну и семейство у меня – те ещё вы развратники и глубоко противны мне – все! Веками бы вас не видеть!
Папенька одёрнул свою, задравшуюся уже на спину от активных движений тунику, сел и спокойно сказал:
– Высокорожденный сын мой, ты, верно, из последователей Распятого Раба, раз считаешь наши древние, ещё предками благословлённые нравы, недостойными. Но ты – Господин и чародей, наследник мой, а потому…
– Вероника, оденься, сыну противны наши игры.
Неудовлетворённая женщина оделась и заплакала:
– Увы мне! Увы всем нам! Наш Господин не разделяет плотских утех ни с кем из предложенных ему! А как же продолжение славного, высокорожденного, патрицианского рода Снепиусов?! Неужли продолжателем рода нашего суждено стать сыну рабыни, одному из многих себе подобных?
– Прекрати, женщина, – грубо одёрнул Папенька некрасивую сейчас, с заплаканными глазами и разметавшимися во время "развлечения" волосами Веронику, – просто высокорожденный сын наш и Господин дома считает себя ниже плотских развлечений с грязными рабынями. Ему по нраву, верно, пришлась бы столь же высокорожденная патрицианка.
– Но ты-то не считаешь рабынь грязными! – Вскричала Маменька в продолжающейся истерике, переключившись на мужа.
– То не твоё дело, женщина. Не прошло и трёх ночей, как была ты прощена, а уже начинаешь гордо вскидывать голову! Захочу и не войду в тебя более! И вновь верну Нину, а с тобой, глупая, длинноволосая тварь, разъединю и Пенаты, и Лары!
– Не разъединишь! Не восхочешь ты принять в род высокорожденных Снепиусов рабы…
– А ну молчать! Рот на замок! Оба! А ты, Квотриус, бери свою красотку и сваливай в спальню, раз уж ты такой стеснительный!
У Северуса снова в оскорбительной фразе, брошенной Братику, прорезался разговорный язык низших слоёв общества во времена античные.
Язык, которым писались средневековые хроники.
Язык, который в наступающую уже эпоху варваров будет считаться верхом знаний и утончённости.
Снейп мстил Братику за поцелуй, полученный без спроса.
А разве, спросив, получил бы Квотриус хотя бы невинный, братский поцелуй от мага, околдовавшего его? Нет, никогда, и Квотриус это знал. Не знал он только, как жить с любовью к мужчине – сводному, такому заносчивому брату…
Этот мужчина одним своим присутствием очаровывал бедного Квотриуса, неискушённого в любви.
Да разве можно назвать любовью то грязное чувство, приходившее по ночам, после снов с участием Вероники, из-за которого ему приходилось будить Карру, спавшую за порогом опочивальни, и, как похотливому кролику, совокупляться с внешне противным ему, отталкивающе толстым, морщинистым телом женщины?!..
… Ночью Снейп "обновил" опочивальню – разумеется, его вырвало. В комнате не было воды, а камерный раб преспокойно храпел за дверью.
Северус, практически лишившийся голоса из-за истерзавших его гортань рвотных позывов, еле выговорил, направив волшебную палочку на воняющую кислятиной и непереваренным жиром лужу:
– Evanesco.
Но магия не сработала, и пришлось потрескавшимися от желчи губами ровным, повелительным, как того требовало заклинание, голосом, спокойно, произнести заветное слово, сделав пасс палочкой.
Лужа исчезла, но эта ночь, да, такая, о которой говорил Братик, мистически чёрная, беззвёздная, безлунная, а, главое, безветренная – такая, что для заклинания освежения воздуха не оставалось ни физических, ни умственных сил, возобладала над "старой рухлядью", как мысленно обозвал себя профессор, и он провалился в глубокий от изнеможения, влажный от духоты, сон.
… Ему снился целомудренный Квотриус, так и не взявший женщину с собой; Квотриус, тяжко вздыхающий и глядящий из-под таких густых и длинных ресниц матово поблёскивающим, обещающим негу, взором; Квотриус, сейчас прилёгший рядом с ним, Северусом, и что-то мягким голосом, говорящий; Квотриус, с невинным, юношеским выражением лица – о! – такого прекрасного, медленно целующий его в сухие губы, не знавшие истинного поцелуя; Квотриус, с желанием, порождая ответный жар в паху, прижимающийся к нему всем трепещущим – отчего? – телом; Квотриус, сомкнувший губы, такие красные, как кровь на снегу, на его члене, и посасывающий неумело, по-детски – так сосут младенцы грудь матери…
Северус проснулся оттого, что кто-то – а, брат – бастард сидел в изножии его ложа и предлагал напиться холодной водой из колодца и умыть потное лицо.
Наследник впервые с благодарностью, умело замаскированной под снисхождение, взглянул чёрными, непроницаемыми, глазами, особо притягательными этой мёртвой ночью, на него, недостойного полукровку, Квотриуса.
Братик, знаете ли, случайно услышал, что высокорожденному брату и Господину случилось плохо, проходя мимо в помещение для женщин – рабынь, к матери, которая терпела такое внезапное переселение с присущей её вере кротостью, не ропща… Да и на кого было роптать?
Она в одно мгновение потеряла высокое положение фактической жены, ну, хотя бы, постоянной Госпожи наложницы прежнего Господина. Она в один миг, по словам высокорожденного сына Вероники превратилась в обычную, хоть и красивую, но уже немолодую, невольницу, правда, в доме нового Господина практически совершенно бесполезную. Не умела Нина работать тяжело, не научилась, привыкнув с юности к роскоши и вниманию, которыми окружил её прежний Господин.
Да и всю жизнь, отданную любимому ею Снепиусу Малефицию, высокорожденному патрицию, ожидала она, что вернётся её Господин к законной супруге, такой же высокорожденной патрицианке Веронике, незаслуженно, как считала Нина, попавшей в опалу.
Такой, покорной её странному, подумать только – единственному богу, и находил матерь Квотриус среди иных рабынь.
Единственное, что матерь хорошо умела – прясть и ткать, как и положено матроне. Вот и сейчас, попеременно отбивая поклоны своему Господу, не спала она, а занималась рукоделием, делая праздничную тунику для сына своего единородного, любимого так, как может только матерь любить дитя своё, зачатое от любимого Господина. Единственного мужчины, познавшего её, дитя же в страшных муках родилось, отчего Нывгэ стала неплодна. Была Нывгэ – Нина не слишком широкобёдра, и от того не брали её замуж сородичи, видя, что не годится она стать хорошей, многоплодной матерью.
Но и после родов возлюбленный её Господин не отослал Нывгэ прочь, а, напротив, воспитал их сына, как положено высокорожденному наследнику, и сделал из него славного воина.
В эту ночь не дошёл сын до матери, а пришёл к страдавшему тяжкой рвотой высокорожденному брату своему и Господину Северусу – тот не позаботился держать ни в опочивальне, ни за порогом по настоящему хорошего, чутко спящего камерного раба.
Вот и получилось так, что некому было даже дать ему воды, кроме случайно – да будут благословенны милосердные боги! – проходившего мимо сводного, брата – бастарда, но всё же брата.           
К тому же, Квотриус, разбудив раба пинком под рёбра и войдя в комнату, не увидел следов рвоты, только чувствуя её запах, но будучи воином, привычным к запахам и похуже, например, горелой человеческой плоти, сразу же, удостоверился, что брат спит, но губы его сухи.
Квотриус, отослав негодного раба в камору к себе подобным, сам сходил за колодезной водой и принёс в комнату высокорожденного брата и Господина, а сейчас просто страдающего от жажды человека, хоть брат и чародей, целое кожаное ведёрко с благословенной жидкостью, полное до краёв.
Северус во сне вдруг страстно, в этом не могло быть ни малейшего сомнения, застонал, да так протяжно, что Квотриус догадался о причине, заставившей брата-стоика… так стонать – верно, Морфеус послал ему образ прекрасной девицы-патрицианки, и высокорожденный брат и Господин попросту, как все смертные мужчины в таком случае, излил семя.
Буду уповать на богов, дабы не понял он, что слышал я его стон страстный. Интересно только, что за патрицианка успела завоевать сердце высокорожденного брата и Господина моего Северуса так сильно, что погнушался он лучшей, любимейшей более остальных, не считая матери моей, молодой красавицы – рабыни высокорожденного отца нашего. Кто сия девица, коя удостоилась чести привидеться высокорожденному брату моему? – думал молодой человек, боясь спугнуть, без сомнения, эротичное видение брата – чародея. – Как мечталось бы мне, чтобы моё имя слетело с его прекрасных, таких целомудренных губ!
И тут в комнате тихо раздалось протяжное:
– Квотриу-у-у-с…
Не может быть! Мне послышалось! Не мог высокорожденный брат звать во сне меня, грязного полукровку!
Влюблённый младший брат почти вовсе потерял от возбуждения голову, но продолжал уговаривать себя, чувствуя поднимающийся от прилившей к паху крови пенис.
Верно брат – маг почувствовал во сне, что я рядом и стоном попросил о помощи, [i]– успокаивал разыгравшееся воображение Квотриус. – Hо что мне делать сo вставшим пенисом, как не удовлетворить возникшее желание?!
Как стрела из лука, вылетел он из опочивальни высокорожденного брата и Господина, и бросился в пустующую, находящуюся поблизости прихожую комнатку. Последней его разумною мыслью было, что всё больше хочется звать Господина дома просто, как обычного сводного брата, прекрасным, так подходившим ему именем.
В прихожей он задрал тунику и обхватил, как обычно, правой рукой, уже причиняющий боль мужской орган и, совершив быстро привычные движения, извергся семенем на пол и себе в кулак, в руку. Она предательски трепетала от всё ещё сохранявшегося возбуждения, так и не покинувшего его тела.
– О, брат мой-чародей, зачем ты приворожил меня? Зачем мучаешь таким желанием, которого никогда прежде не чувствовал я даже в мечтах о прекрасной Веронике?! – почти зарычал Квотриус, зная, что в этой глухой каморке его не увидят и не услышат, всё ещё доставляя себе граничащее с болью удовольствие.
Кончив повторно и кое-как утихомирив желание заниматься мастурбацией всю ночь напролёт, Квотриус вышел в душную ночь, чтобы омыть руку в колодезной воде. Он заставил себя подумать о брате, не как об источнике воспалённой фантазии, а как о страждущем без чьей-либо помощи больном человеке. Ведь в исчезновении рвоты посредством магии Квотриус не сомневался. Значит, Господин дома так слаб сейчас, что даже не способен очистить воздух от едких испарений, и брат – бастард вернулся в опочивальню высо…
А-а, сейчас, когда все в доме спят, в мыслях, просто Северуса! – решился Квотриус.
Он несмело присел у спящего брата в ногах.
Квотриус не смел потревожить сон Северуса, но желал, чтобы тот поскорее проснулся и получил бы холодной, – о, нет! – уже нагревшейся в парном воздухе родниковой воды. Квотриус снова пошёл за свежей жидкостью.   
Северус видел лицо Братика, но думал, что привиделось оно ему после похабного и скабрезного, как анекдоты Ремуса, сна с непосредственным участием этого развратного тихони Квотриуса. Сейчас, когда в комнате никого не было, Снейп решил, если тот посмеет ещё раз сунуться, устроить ему небольшое нравоучение посредством магии, чтобы не беспокоил по ночам сон высокорожденного брата и Господина.
Окончательно ссориться с Братиком Снейпу не хотелось, поэтому он подумал учинить над Квотриусом почти беззлобную шутку.
Какая же вонь и духота! Неужели климат Англии так изменился с тех давних пор? Сейчас, после пусть и бредового, но сна, у профессора появились силы на три-четыре простейших заклинания, первым из которых стало:
– Aerum nova!
В воздухе заметно посвежело и стало прохладнее – исчезла эта жуткая, неанглийская духота, сменившись лёгким движением воздуха.
Вторым стало необходимое:
– Aquamento!
И Снейп напился холодной, свежей воды, льющейся из кончика волшебной палочки.
Ну, а третье зельевар приберёг к возмутителю спокойствия – Братику, если он, конечно, наберётся наглости вернуться и продолжать пялиться бесстыжими глазами на Господина и высокорожденного патриция Снепиуса Северуса.
И Братик вернулся, подошёл близко к внимательно следящему из-под полуприкрытых глаз Северусу с каким-то кожаным приспособлением на верёвочной ручке.
Мгновенно вытащенная из-под неудачной пародии на подушку волшебная палочка, и молитвенно прозвучавшие в тишине слова:
– Смилуйся, высокорожден…
И заклинание:
– Tarantallegra!
Холодная и вкусная колодезная вода из кожаного ведра, не удержанного в бешеной пляске Квотриусом, окатила профессора, и Снейпу впервые за многие годы стало стыдно перед простым, но таким заботливым безо всякой на то причины магглом.
Для Очищающего заклинания теперь не было нужды.
Наконец, на излёте магической ауры ослабленного организма Северуса, но такие необходимые и для него самого – проснувшейся так некстати совести, и для безвинно пострадавшего Квотриуса, последние слова:
– Finite incancatem!

0


Вы здесь » Letters from the Earth » Слэш » "Звезда Аделаида", СС/НМП, ТР, ГП, РЛ, НЛ и др, NC-17, в проц.


Создать форум © iboard.ws Видеочат kdovolalmi.cz