Еще в книге были рассуждения о том, что раз уж териантропия бывает физической и духовной, то, видимо, вполне возможно отделить дух волка от тела человека в стратегически точный момент – накануне полнолуния: когда дух уже достаточно силен, чтобы отделение стало возможным, но в то же время тело еще остается вполне человеческим. Отделенный дух в конце ритуала следует уничтожить. Тело в ходе ритуала проходит процесс исцеления зельями и заклинаниями. В частности, полностью перегоняется и очищается кровь.
Теоретическая база ритуала была крайне неубедительна. Люциус и сам это понимал.
Но сам ритуал был описан так подробно, что не было сомнений – по крайней мере однажды его проводили.
Люциус думал, что стоит рискнуть. Раз уж так повезло.
И книга нашлась, и оборотень под рукой.
Оборотню подробности предстоящей церемонии он, конечно, объяснять не стал. А зачем?
Просто загрузил его работой – заставил разборчиво переписывать из текста повествования сложные заклинания, необходимые в ходе ритуала. Древние колдуны, похоже, ценили в почерке прежде всего его крайнюю витиеватость и решительно противились любым попыткам упростить начертание букв.
А сам Люциус аппарировал в Лютный переулок.
Ему нужна была чертова уйма разных вещей, в магазинах Диагон-аллеи, как правило, не продававшихся.
Диагон-аллея – для светлых магов.
Люциус хмыкнул.
Даже с большой натяжкой к этой категории он никогда не относился.

Вернулся он далеко за полдень. Обед уже прошел. Люпин сидел за столом, прилежно скрипя пером. Люциус проконтролировал процесс. Работал оборотень аккуратно.
Люциус совершенно не боялся, что Люпин унесет с собой секретные знания.
Во-первых, боггарта с два он выпустит его отсюда хоть с малейшим обрывком пергамента.
Во-вторых, против даже выдающейся памяти хорошо помогает небольшой Обливиэйт.
В-третьих, на части особо ценных манускриптов малфоевской библиотеки лежали малоизвестные чары, не позволяющие делать копии иначе, как переписыванием, и запоминать прочитанное больше, чем на три-четыре часа.
Так какие могут быть проблемы?
Люциус потребовал у эльфа какой-нибудь еды и с удовольствием вонзил зубы в холодную шпигованную телятину.
И перехватил взгляд Люпина.
- К обеду не спускался? – спросил он. Хотя по тону было понятно – ответ не требуется.
Конечно, не спускался.
- Я не хочу есть, - опуская взгляд к пергаменту, соврал Люпин. Малфой и не думал его слушать.
- Сервируй на двоих, - приказал он вызванному домовику. – Садись, - Люпину, тем же тоном.
Люпин колебался недолго.
Голод победил.
Кормили в Мэноре превосходно.

- Помоги, - сказал Люциус после еды. Покупки были уже доставлены, и теперь следовало их перенести в маленький – всего примерно в три раза больше люпиновского дома в Хатерли – флигель в глубине парка. Домовикам здесь появляться запрещалось.
Левитируя пакеты, они прошли через парк, и Люциус начал снимать заклинания, закрывавшие вход.
Дверь скрипнула, открываясь внутрь. Обрисовался прямоугольник темноты, из которой тут же потянуло запахом зелий и ароматических курений, применявшихся в ритуалах. За долгие годы эти запахи настолько въелись в стены и немногочисленную мебель, что уничтожить их стало возможно только вместе с флигелем.
Люциус шагнул в привычную темноту, тут же окутавшую его своим уютным покрывалом.
- Клади здесь, - распорядился он. – Ты где? – окрикнул он, не найдя Люпина рядом, и вышел наружу.
Оборотень столбом застыл у Нарциссиного розария. Накрытый магическим куполом, розарий радовал глаз до поздней осени.
- Я тебя жду, между прочим, - сообщил Люциус, подходя. Люпин взглянул виновато.
- Извини. Я… хотел посмотреть. Мама любила такие… - он указал на большой белый бутон. – У нас рос один куст. Не такой красивый, конечно.
- Твоя мать жива? – спросил Люциус.
Люпин отрицательно помотал головой и заторопился во флигель.
Малфой задумчиво посмотрел ему вслед.

Вечером, после ужина, они устроились в комнате ритуалов, в уютных креслах, установленных здесь еще дедушкой Абраксаса. Камин прогорел, комнату освещали лишь несколько высоко подвешенных свечей. В их пламени все казалось зыбким, нереальным. Тени скользили по углам.
Малфой вручил Люпину такой же бокал с коньяком, какой взял сам. Люпин пытался отказаться.
- До ритуала еще далеко, почему бы не получить удовольствие? – невозмутимо спросил Люциус.
И почему он всегда оказывается прав?
Люпин взял бокал и сделал маленький глоток. По жилам побежало тепло. Захотелось улыбнуться.
Он сделал еще глоток и забрался в кресло с ногами.
- Люпин, а как получилось, что тебя укусили? – услышал он голос Малфоя.
Он повернулся к Люциусу, чтобы сказать, что это его не касается.
Темные в слабом освещении глаза Малфоя смотрели внимательно, ожидающе. Доброжелательно, сказал бы Люпин, если бы не знал, что доброжелательность и Малфои антонимичны.
- Это нужно для ритуала? – спросил он.
- Нет, - чуть улыбнулся Люциус. – Мне просто интересно.
Всем было интересно. Всем, кто узнавал, что он оборотень, всегда было интересно, как это случилось. Но все делали вид, что их это не интересует. Друзья – из деликатности, недоброжелатели – из смутного опасения.
Пожалуй, Малфой – первый, кто признался в своем любопытстве.
Люпин сделал еще один глоток. Ему захотелось говорить. Так, как никогда в жизни, - откровенно, без оглядки, не подбирая слов, не стараясь казаться лучше, хуже, сильнее, умнее, несчастнее, чем он есть на самом деле.
Что бы он ни рассказал Люциусу – тот не будет думать о нем хуже. Он вообще не будет о нем думать после ритуала. Люпин может вывернуть душу наизнанку – безо всяких последствий. Малфою все равно.
Как же хорошо, когда кому-то все равно.
И уж совсем замечательно то, что ему самому тоже все равно. Что бы Люциус о нем ни подумал.
Взаимное равнодушие. Великолепная вещь.
Люпин рассказывал долго, детально, вспоминая малейшие оттенки чувств, глядя, как играет пламя свечей на чуть маслянистой поверхности напитка в бокале. Не раньше, чем через час, его речь начала наконец замедляться, и он уснул в кресле, не закончив фразы.
Люциус левитировал к себе его бокал, почти выпавший из расслабленной ладони, выплеснул недопитый коньяк, трансфигурировал опустевшую емкость в маленький пузырек. Кончиком палочки вытянул из виска длинную туманно-серебристую нить – воспоминания о прошедшем часе. Опустил в пузырек, закрыл притертой пробкой, запечатал заклинанием.
Подписал: «Ноябрь, 1981. РДЛ. Воспоминания об инициации оборотнем». Левитировал в любезно распахнувший дверцы шкаф.
Информация, конечно, специфическая. Но вдруг когда-нибудь пригодится.
Люпин вздохнул в кресле, поворочался, устраиваясь поудобнее.
Вот и ему польза – выговорился. Теперь может спать спокойно.
Великая все-таки вещь – малфоевское обаяние.
Конечно, добавленная в коньяк микроскопическая доза Веритасерума тоже внесла свою лепту в люпиновскую словоохотливость.
Но обаяние было все же первично. В этом Люциус не сомневался.
Немного подумав, он решил оставить Люпина на ночь здесь.
Ничего страшного. Надо только увеличить кресло и слегка опустить спинку.
Ему здесь будет даже лучше. Удобней. И спокойней.
На самом деле Люциусу было просто лень левитировать оборотня к выходу, вызывать домовика, отдавать приказания.
Он запер дверь снаружи и аппарировал в свою спальню.
Через пятнадцать минут он уже спал, крепко и без сновидений.

Утро было столь же благосклонно к Люциусу Малфою, как и прошлый вечер.
Он проснулся рано, в прекрасном настроении.
Опять светило солнце; его лучи были такими же бледно-золотыми, как тщательно расчесанные волосы Люциуса. Аппарировав к флигелю, Малфой снял заклинания и собирался уже отворить дверь. Остановился.
Задумался. По губам скользнула легкая улыбка.
Почему нет?
Он подошел к розарию и внимательно осмотрел немногочисленные белые бутоны.
Вон тот, пожалуй, подойдет. Прямой стебель и тугая спираль начавших раскрываться лепестков.
Диффиндо, и стебель с тихим шорохом падает, стряхивая с куста капли холодной росы.
Люциус подхватывает его на полпути вниз.
Нарцисса разозлится, конечно. Обидится.
Зачем ему это? Боггарт знает.
Просто так захотелось.
Собственные желания всегда были для Люциуса единственным и достаточным оправданием любых поступков.
Войдя во флигель, он первым делом распахнул шторы. В окна полился неяркий чистый свет ноябрьского солнца.
Люпин спал там, где он его оставил, и даже, кажется, в той же позе.
Люциус присел перед креслом, держа розу у лица, чувствуя холодный запах росы и сладкий аромат в глубине цветка.
Интересно, каким будет выражение его глаз?

Ремус сквозь сон почувствовал какие-то перемены вокруг. Издалека – звук открывающейся двери, легкие шаги, шум ткани.
В комнате стало светлее.
Потом наступила тишина, и ноздрей Люпина коснулся запах цветов и дождя.
Он открыл глаза.
Чужое лицо – близко, как никогда раньше, чуть улыбающиеся губы, по которым Малфой слегка постукивает большим белым бутоном.
Никогда в жизни он и представить себе не мог Люциуса Малфоя – таким.
Люпин испугался.
Люциус удивился.
Никто еще не реагировал на него подобным образом.
Во всяком случае, никто из тех, кому он дарил цветы.
Любопытный экземпляр.
- Доброе утро, - сказал он любезно. – Это тебе.
- Почему? – спросил Люпин. Но розу взял. Дрогнули крылья носа. Перед полнолунием чувствительность оборотней к запахам обостряется.
Почему? Какой глупый вопрос.
- Просто так, - пожал плечами Люциус. – Умывайся, пойдем завтракать.

Столь чудесно начавшийся день испортился самым непостижимым образом.
Люциус сверял наличие зелий и артефактов со списком. На всякий случай.
Как оказалось – не зря.
И как он этого не учел сразу?
Люциус еще раз пробежал глазами перечень необходимых для ритуала зелий.
Вот дьявол.
Зелье Haimatos rasa невозможно было сварить меньше, чем за три дня.
И купить было нельзя, потому что срок его хранения составлял всего два часа. Поэтому Haimatos rasa изготавливали только на заказ. Кому охота связываться с товаром, портящимся на глазах, в расчете на того единственного покупателя, которому именно в эти два часа понадобится именно это зелье и он зайдет за ним именно в эту лавку?
Люциус поискал, что бы разбить. Пестрая ваза, рожденная на свет в эпоху Мин, повинуясь его мысленному приказу, поднялась в воздух, на секунду зависла, а потом, набирая скорость с каждым мгновением, впечаталась в стену, разлетевшись почти в пыль.
Люциус прислушался к себе.
Вроде бы стало легче.
Он задумался.
Если на то пошло…
Есть одно заклинание…
Действие практически аналогично Haimatos rasa. Возможно, получится чуть болезненнее, но не смертельно. Правда, он никогда им не пользовался, но время для изучения есть.
Проблема только одна.
Заклинание – собственность семейства Малфоев. Изобрел его некий далекий предок и, недолго думая, занес в Книгу Рода.
И если узнает отец…
Люциус поморщился.
Оставалось надеяться, что не узнает.

Надежды не оправдались.
Не то Абраксасу просто повезло, не то у него действительно были свои способы наблюдения за происходящим в Мэноре, - как нередко подозревал Люциус, - но он вошел в кабинет сына именно в тот момент, когда Люциус, уловив наконец правильное положение палочки в момент обратного поворота, произносил длинную формулу Гематос динамиум.
Естественно, Абраксас ее узнал.
И, естественно, тут же воспользовался легилименцией.
- Салазар великий, я воспитал идиота, - констатировал Абраксас Малфой. – Идиота, который разбрасывается секретами рода ради никому не нужного ритуала исцеления ничтожного гриффиндорского оборотня.
- К чему столько патетики, пап? – попытался уйти от разговора Люциус, но, по глазам отца поняв бесполезность этого, попытки оставил. – Не преуменьшай свои воспитательские заслуги. И я ничем не разбрасываюсь. Он даже не запомнит этого заклинания.
- Конечно, - мрачно напророчил Абраксас. – А потом просмотрит в думосбросе свои воспоминания… В Лютном переулке такое заклинание с руками оторвут! Мало ли кому надо кровь почистить.
- Наложу на него тотальный Обливиэйт по трем последним дням, - беспечно махнул рукой младший.
- Снять Обливиэйт – невеликая проблема!
- Ну, поработаешь сам с его памятью. Пап, давай не будем делать из докси гиппогрифа, - протянул Люциус. – Ты же знаешь, что я очень бережно отношусь к наследству. Даже Лорду ничего не перепало!
- Почти ничего, - уточнил отец. – Тебе просто повезло. Этот полукровка мнил себя величайшим легилиментом, а сам и не подозревал, что ему скармливают фальсифицированные воспоминания.
- Вот именно, - согласился Люциус. – А тут – какой-то мальчишка-оборотень. Ничего не случится, пап, поверь. Я хочу провести этот ритуал!
Абраксас подошел к сыну и приподнял его подбородок концом своей волшебной палочки. Шутки закончились.
- Ты должен быть осторожен, Люциус, - сказал он холодно. – Не думаю, что тебе понравится быть лишенным наследства.
Люциус посмотрел в глаза отца – лишь немногим темнее его собственных.
- Да, папа, - ответил он. – Но, думаю, тебе тоже не понравится быть лишенным наследника. Если мне придется уйти из Мэнора, Драко я заберу с собой.
Они еще несколько минут вели безмолвную дуэль взглядов, затем отец повернулся и вышел из комнаты.
Люциус пожал плечами.
Он не думал, стоил ли ритуал ссоры с отцом.
Он хотел его провести – и он его проведет. Желания Малфоя – закон. Все прочее – подзаконные акты.
В конце концов, отец всегда говорил именно так.

Проводя линии пентаграмм, Люциус чувствовал, как магия буквально пульсирует в нем, струится с кончиков пальцев невидимым потоком.
Идеальное состояние для проведения ритуала.
Люциус и сам не ожидал, что внезапное исчезновение Лорда так его… освежит.
Оказывается, служить ему порядком поднадоело.
Конечно, было интересно. Затягивающе. Возбуждающе.
Но быть самому себе хозяином все-таки приятнее.
Линии идеально четкой пентаграммы радовали глаз. Люциус решил похулиганить.
Вместо того, чтобы выводить верхнюю пентаграмму от руки, он произнес несколько сложных заклинаний.
Получилось.
Вторая пентаграмма возникла в паре дюймов над первой. Люциус бросил еще одно заклинание, и магический многоугольник поднялся вверх, прильнув к потолку.
Пентаграмм идентичнее просто быть не могло.
Хорошо.
Обсидиановые подсвечники послушно разлетелись к вершинам нижней пентаграммы. К воску свечей был примешан экстракт аконита. Им же были пропитаны фитили.
Серебряные чаши со святой водой заняли место на пересечениях линий.
Люциус открыл книгу и начал читать прилагавшиеся к описанию ритуала заклинания. Чуть заметное голубоватое свечение потянулось от нижней пентаграммы к верхней. Люциус взглянул одобрительно.
Пока все шло по плану.

Обедали они в комнате Люпина.
Тот в преддверии полнолуния выглядел плохо, нервничал, почти не разговаривал. Впрочем, Люциусу тоже было не до разговоров. Работы предстояло еще немало.
После обеда он создал вторую – одинарную - пентаграмму. К ней особой защиты не полагалось – только минимальная, на всякий случай. Зато прилагалось оборудование для очищения крови. Тонкие серебряные трубки, водные фильтры в чашах все из того же обсидиана, колбы с длинными носиками, из которых размеренно капал экстракт аконита, еще колбы – с зельем, аконит связывающим, центрифуга, где аконитовый осадок отделялся от крови, и опять – длинные трубочки, по которым кровь возвращалась в тело.
Ничего сложного.
Люциус убил полдня, соединяя в единую цепь эти разнородные элементы и с приближением вечера все чаще поминая, сначала про себя, а затем вслух, Моргану, Салазара, Мерлина и обширную Мерлинову родню.
Отец в ритуальную не заглядывал. Видимо, рассердился всерьез. Ну вот, только этого не хватало.
А ведь посмотреть было на что. Закончив работу, Люциус сам залюбовался изящным творением рук своих, смахивавшим на образец маггловского авангардного искусства. К счастью, Люциусу такое сравнение не могло придти в голову.
- Ты пропустил ужин, - услышал он.
Люциус обернулся. Люпин маячил в дверях, не решаясь войти. Видимо, боялся помешать.
Интересно, он всегда такой робкий или это последствия недавних… событий?
- Заходи, - махнул рукой Люциус. – А ты на ужине был?
Люпин отрицательно помотал головой.
- Тогда откуда знаешь, что меня там не было?
- Я… наблюдал, - кивнул в сторону двери Люпин. Люциус нахмурился.
Наблюдал? А он даже ничего не почувствовал. Хотя обычно прекрасно умел заметить посторонний взгляд.
Люциусу это не понравилось.
- Зашел бы и помог, - резко сказал он.
- Ты же сам сказал – не мешать, - негромко ответил Люпин. Он промолчал о том, что наблюдать Люциуса за работой было крайне интересно. Просто удивительно, с какой легкостью он устанавливал на место детали этой сложной системы.
И как изысканно ругался при этом.
Но Люпин промолчал.

Они вернулись во флигель ближе к полуночи – наносить руны на защитные линии пентаграмм следовало при лунном свете. Крыша флигеля оказалась хитрой – в самых неожиданных местах на ней - в зависимости от того, какой был месяц и какая фаза луны - открывались причудливых форм окошки, впускавшие лучи ночного светила.
Начертание рун тоже досталось Люциусу – сам Люпин не мог создавать стены собственной клетки. Сбросив мантию, Малфой склонился к линии пентаграммы, так, что длинные волосы едва не коснулись пока. Начал рисовать руну. Остановился, ругнулся, выпрямился.
- Ни боггарта не помню, - сообщил он Люпину. – А ведь в детстве всех сверстников по рунам опережал. Отец устраивал соревнования, и я получал приз. Всегда.
- Неудивительно, - заметил Люпин. – Он ведь твой отец.
И палочка уперлась ему в горло.
- Заткнись, Люпин, - сквозь зубы посоветовал Люциус. – Магия – это тебе не квиддич. Ни один отец не будет внушать сыну уверенность, что тот хорош в магии, если сын в магии плох. Это приводит к тяжелым последствиям. Понял?
Люпин кивнул. Он чувствовал, что окончательно перестал контролировать ситуацию. Оставалось положиться на волю судьбы.
Судьба в данный момент озадаченно постукивала палочкой по носу и хмурилась.
Наконец решение было принято.
- Я аппарирую в кабинет отца за книгой, - все так же хмурясь, сообщил Люциус. – Если через полчаса не вернусь… не знаю… Спать ложись, что ли.
- Почему не вернешься? – не понял Люпин.
- Я же говорю – к отцу в кабинет придется… У него там Охранные – не дай Мерлин.
- А… попросить?
Люциус хмыкнул.
- Боюсь, он не пойдет мне навстречу.
- Вы что… поссорились? – неуверенно предположил Люпин. – Из-за… меня? – Он даже перед слизеринцами умудрялся чувствовать себя виноватым.
- Не из-за тебя, а из-за ритуала, - решительно поправил его Люциус. – Да не беспокойся ты, все будет нормально. Ты имеешь дело с Люциусом Малфоем, - сообщил он и с хлопком исчез.

Люпину показалось, что ожидание продолжалось гораздо дольше тех пятнадцати-двадцати минут, которые оно длилось в реальности. Он впал в странное состояние отрешенности и испуганно шарахнулся, когда Люциус возник перед ним с большим фолиантом, который обнимал обеими руками. Присев тут же, прямо на пол, он раскрыл книгу. Со страниц слетело облачко черной пыли. Люпин инстинктивно отпрыгнул.
- Не дергайся, - пробормотал Люциус. – Уронишь систему – зааважу на месте.
Люпин затих. А потом Люциуса рванули за плечо, сильно, со злостью. Глаза оборотня полыхали гневом. Люциус подумал, что еще не видел у Люпина столь яркого проявления чувств. Интересно.
- Не шути так, - произнес Люпин, явно еле удерживаясь от крика. Почему же его все-таки определили на Гриффиндор? С таким самообладанием он был бы хорош и на «змеином факультете». Люциус вспомнил Блэка. Вот тот бы не сдерживался, орал бы во все горло. Хотя… не в праведном гневе орал. А просто по привычке, потому, что он – Блэк, а значит – ему все можно.
А вот Люпин всю свою короткую пока жизнь приучал себя к тому, что ему – нельзя.
Вот поэтому он – и гриффиндорец.
Фенрир, к примеру, слово «нельзя» считал хорошей шуткой.
А предложение «вылечиться» счел бы смертельным оскорблением. Он вообще делил мир на оборотней, охотников и добычу.
Люпин, кажется, сочетал в себе первое и последнее. Уникум.
И в глазах – сквозь золотую, лунную, звериную сущность – мальчик. Мальчик, который продолжает верить в добро и справедливость. Тихо так себе верить. Безнадежно.
- …я видел, как это действует, - нельзя об этом шутить, слышишь?!
Ага. А он почти все пропустил мимо ушей, отвлекшись на собственные размышления.
- Люпин, не напрягайся, я понял. И я видел, как действует Авада. Бывает хуже, уж ты мне поверь.
У Люпина дрогнули губы - как будто хотел еще что-то добавить. Но сдержался. Отошел, сгорбился в кресле. Все правильно: добро и справедливость – хорошо, а оборотнем быть все равно не хочется. Вот вылечится – и с новой силой начнет с Темной магией бороться.
Если вылечится, конечно.
Люциус привычно проигнорировал сомневающийся голосок подсознания и продолжил работу, то и дело откидывая за спину волосы, тут же падавшие обратно. Про ленту он и не вспомнил.
Люпин наблюдал за ним из своего кресла, искоса, не поднимая головы. Потом подошел, спросил, чем помочь. Люциус глянул на него, в очередной раз откинул волосы с лица. Глаза блестели – работа шла успешно.
- Вызови домовика, - сказал Люциус. – Пусть чаю притащит. И шоколада побольше.

В третьем часу ночи все было закончено.
Люциус потянулся, разминая спину, плечи, удовлетворенно оглядел дело рук своих.
- Мы в… дом? – спросил Люпин. Он никак не мог привыкнуть называть домом это здание, похожее не то на замок, не то на музей.
- Не-е-ет, - разочаровал его Люциус. – Нам еще рассвета дождаться надо. Точку разрыва определить. Так что давай трансфигурируй кресла в кровати. У тебя же по Трансфигурации «П» было?
- Да, - кивнул Люпин рассеянно, выполняя распоряжение. Спохватился: - Откуда ты знаешь?
- Догадался, - самодовольно заявил Люциус, сбрасывая туфли и с удовольствием вытягиваясь на своем ложе. Люпин устроился на своем.
- Завтра будем отсыпаться, - планировал Люциус, глядя в потолок. – Все готово, весь день свободный. Потом ночь ритуала. Потом еще день – и в полнолуние увидим результат… Эй, Люпин! – окликнул он. – Ты что молчишь, заснул?
- Нет, - донесся тихий голос. – А ты… а ты правда думаешь, что получится?
Люпин повернулся к Люциусу. Нет, он и не думал засыпать.
Глядя в его глаза – темные при ярком свете луны, - Люциус поперхнулся очередной фразой.
Столько в этих глазах было надежды…
Если все получится, подумал Люциус… Если все получится, он весь – мой. Он за меня – на Аваду и под Круцио. И в Азкабан, если понадобится. Он клясться будет моим именем. И землю грызть. И ноги целовать.
Настолько чужда ему эта проклятая вервольфовская сущность.
Кусали бы таких, как Фенрир, что ли. Тот и сам по себе уже волк.
А таких, как этот… Ремус, за что?
Слизеринец, как никогда, был близок к тому, чтобы признать наличие в жизни понятия «несправедливость». Но тогда и существование «справедливости» пришлось бы признавать.
- Конечно, получится, - сказал он с привычной уверенностью небожителя.
А темные – в свете луны – глаза продолжали смотреть на него – внутрь него – все с той же надеждой, от которой нечем было защититься.
Никто никогда так на Люциуса не смотрел.
Никто.
Никогда.
- Спи, - сказал он. Прозвучало чуть сдавленно. – Спи… Ремус.
Тот кивнул едва заметно, соглашаясь. Продолжал смотреть. Что ему сейчас ни говори, понял Люциус, бесполезно. Не заснет ни за что.
Он сдвинулся на край тахты. Руку оставил вытянутой на подушке.
- Иди сюда, - скомандовал Люпину.
У того в глазах от неожиданности мелькнуло что-то привычное, приземленное.
- Как… то есть… ты… что…
- Иди, говорю. Быстро, - не будет же Люциус Малфой что-то объяснять.
И пошел. И быстро. Поднялся, рывком преодолел малое пространство между ними, и уже лежит, прижавшись к Люциусову плечу, и не знает, куда деть собственные конечности. Ну, это уж его проблемы. Люциус просто обнял его обеими руками (тонкие косточки, тонкая кожа, тонкие волосы… Салазар великий, и это – оборотень?), устроился поудобнее, еще раз сказал:
- Спи, - уверенный, что теперь его команда точно будет выполнена.
Его совершенно не смущала ситуация.
Люциус Малфой имеет право держать в объятиях того, кого захочет.
А сердце стучит чаще… в предвкушении полнолуния.

Серый рассвет ударил по глазам не хуже полдневного солнца.
Люциус, едва увидев светлеющее небо, подскочил на тахте.
Люпин от резкого движения скатился с его руки на подушку и чуть не упал на пол.
Оказывается, они даже не пошевелились за ночь.
Но сейчас было не до размышлений о глупостях.
Люциус бросился раздвигать шторы, прекрасно понимая бессмысленность этого действия.
На востоке небо уже чуть заметно розовело.
Луну они упустили окончательно и бесповоротно.
Люциус скрипнул зубами, запустил Бомбардо в пару стекол.
Из парка потянуло промозглым холодком.
Люциус присел на подоконник, боком, крутя в руках палочку.
Люпин чуть ли не шепотом восстанавливал стекла.
Наконец Люциус поднял голову.
- Отойди, - скомандовал он.
Люпин посмотрел непонимающе. Глаза Люциуса медленно сужались. Люпин поспешно отскочил в сторону.
Малфой замысловатым взмахом палочки сделал что-то с полом.
Люпин с интересом рассматривал результат. Слой мрамора не то исчез, не то стал невидимым, и под ним оказались кристаллы кварца, непонятным образом пригнанные друг к другу так плотно, что не оставалось ни малейшего зазора, но в то же время сохранявшие четкую структуру.
- Желательно стоять на месте и ни на что не наступать, - сухо предупредил Люциус.
Сам он выводил палочкой какие-то цифры и латинские слова на кристалле в правом углу комнаты. Они светились неприятным зеленоватым светом.
Потом вспыхнул весь пол. В толще кварца обозначились очертания пентаграммы, расположенной несколько по-другому, нежели Люциусова.
Малфой еще раз написал цифры и буквы, и вспыхнула другая пентаграмма. Потом еще. Потом еще.
Наконец очередной магический рисунок вернул лицу Люциуса улыбку. Он перестал писать, подошел к своей пентаграмме и добавил к ней точку на одном из лучей, окружив ее списанными из фолианта с ритуалом рунами. Потом подмигнул Люпину.
Люпин решил, что уже можно спрашивать.
- Здесь правда пентаграммы всех проведенных ритуалов? – спросил он с недоверием и уважением.
- Вот именно, - подтвердил его догадку Люциус. – Все ритуалы, проводившиеся поколениями Малфоев в этой комнате, записаны на этом полу. Поэтому упаси тебя Мерлин повредить его… хотя не уверен, что это вообще возможно. Память кристаллов почти безгранична. Я нашел подходящие дни и подходящие ритуалы и определил точку разрыва без луны.
Люпин попытался скрыть улыбку. Малфой был так явно горд собой…
Люциус заметил его гримасу.
- Попробуй только сказать это вслух, - предостерег он. – Пойдем.
Они вышли, Люциус запер дверь и взял Люпина за руку. Они аппарировали в коридор, куда выходили двери спален.
- Нужно как следует выспаться, - предупредил Малфой. Люпин не двигался с места, выглядел смущенным. Люциус не сразу понял, в чем дело.
Поняв – развеселился и разозлился.
- К себе, - сказал он, как ребенку. – Я к тебе в няньки не нанимался.
И Люпин ушел. Люциус сделал все, как положено, - теплая ванна, теплый шоколад, тишина и полутьма, - но сон приходить не желал.
Не хватало тяжести головы на плече.
Тонких косточек под рукой.
Чужого дыхания в шею – не хватало.
Чужого?
Люциус подумал, что легкие Сонные чары развеются бесследно до начала ритуала. Приказал домовику навести.
Люциус Малфой не может лишиться сна из-за – тьфу! – оборотня.

Вечером они снова стояли посреди комнаты ритуалов. Небо за окном быстро темнело. Люциус был полон сил и уверен в себе, Люпин – бледен и подавлен.
Ну да, на него же Сонные чары наводить некому.
При этой мысли Люциус посмотрел на свои руки и заметил, что они чуть заметно дрожат.
Он несколько раз медленно и глубоко вздохнул и сильно растер ладони, согревая.
Не помогло. Пальцы все равно дрожали.
Пальцы дрожали, потому что он, оказывается, боялся угробить Люпина. Оказывается, ему было какое-то дело до того, выживет оборотень или умрет.
Оказывается, он даже надеялся его вылечить. Провести ритуал и… готово.
И требовалось для этого спокойствие. Только спокойствие.
И чем чаще он это себе повторял, тем больше дрожали пальцы. Замкнутый круг.
Малфоевская невозмутимость, ау? Где ты?
Люциус еще раз медленно выдохнул и попытался взять себя в руки.
За окном на темное небо выкатилась из-за большого вяза золотая луна. Практически полная.
Люциус сбросил мантию, обувь, небрежно стянул лентой волосы. Глянул на Люпина. Тот вскинул подбородок в ответ, попытался улыбнуться.
Глупая гриффиндорская храбрость. Дурацкая глупая гриффиндорская храбрость.
Серебряно прозвенел брегет. Начал отбивать ритм метроном. Полночь.
Пора.
Люциус сбросил и рубашку, встал в центре пентаграммы, полоснул нефритовым ножом по запястью – вдоль.
Левой рукой.
По-хорошему – удобнее было бы правой. Опять же, правая – рабочая, в ней еще палочку держать. Всегда традиционно резали левую.
До Лорда. До этого полукровки, которому без разницы было, откуда кровь брать. Его кровь для серьезных ритуалов вообще не годилась.
Люциус однажды даже задумался – случайно ли Лорд метил именно левые запястья? Или все же из так свойственной ему мелкопакостности?
Хорошо еще, что почти все чистокровные применили кто зелья, кто заклятья, чтобы яд Метки не всосался в кровь, локализовался под кожей. Немало пришлось постараться.
Иначе годилась бы их чистая кровь только на подкорм престарелых вампиров…
Люциуса передернуло. И зачем его тогда в Ближний Круг понесло?
Вот, наверное, поэтому и понесло. Ближний. Избранный. Причастный тайн.
А в семнадцать очень хочется хоть чего-нибудь причаститься.
Красный рот на правом предплечье растягивался в тонкогубой улыбке все шире. Крови нужно немало. Не только для прочности защиты, но и для приманивания волка.
Духа волка.
Кажется, достаточно.
Люциус залечил руку. Заклинанием распределил часть крови из центральной, большой, серебряной чаши по пяти малым, со святой водой. Почувствовал дрожание воздуха.
Защита была активирована.
Он вышел из пентаграммы, чувствуя легкую слабость. Может быть, крови отдано слишком много? Слабость может помешать довести ритуал до конца.
А он должен его закончить.
Жаль, Восстанавливающее зелье нельзя использовать.
- Возьми, - сказал Люпин, смотревший на него с испугом. Эй, воробьеныш, все еще только начинается.
Люциус взял протянутую ему шоколадную фигурку, едва заметно начавшую подтаивать, кинул в рот. Разжевал, растворил на языке, проглотил. Стало легче. Он улыбнулся.
- Давай.
Люпин, отвернувшись, скинул мантию. Под ней он был обнажен. В ходе ритуала одежды ему не полагалось.
Улегся в центре второй пентаграммы в позе звезды, умудрившись густо покраснеть. Люциус склонился над ним.
- Ты помнишь – необходимо…
Кивнул чуть заметно – помню.
Люциус закрепил в медных оковах, вмурованных в пол, его руки и ноги. Запястья болтались в металлических обручах. Пришлось спешно уменьшать их заклинанием, хоть и было это нежелательно.
Изгнание духа.
Темный поток латыни полился из уст Люциуса. Время тянулось, как мед, тягуче и липко.
Воздух над пентаграммой Люпина стал уплотняться в большой шар с размытыми границами. Шар был бледно-желтым, как предрассветная луна. Люциус ухмыльнулся и продолжил.
В желтизне начали проступать красно-черные протуберанцы. Приманенный кровью волк готовился к прыжку.
И прыгнул. Прямо в центр второй пентаграммы, к чаше.
И чистая кровь потомственного мага чуть ли не с хлюпаньем впиталась в черно-красную сущность, покинувшую уютную сферу симбиота ради добычи. Люциус едва успел наложить мощное заклинание, уничтожая точку разрыва. Выход был закрыт.
Он стоял, не в силах отвести глаз от беснующегося сгустка энергии, запертого в пентаграмме. Даже ему не доводилось видеть подобной ярости. Зрелище завораживало.
С трудом оторвавшись от него, Люциус перевел взгляд на Люпина. Тот лежал с открытыми глазами. Сначала Люциусу показалось, что он без сознания, но Люпин слабо моргнул. Значит, он тоже видел… И держится… Люциус глянул в книгу, начал присоединять первую, стеклянную трубку к руке Люпина – вены на бледной коже змеились, казались почти черными, - еще раз глянул в книгу – что-то его смущало. Пробежал глазами по странице…
- Мерлинову мать! – и еще пару витиеватостей добавил. Люпин попытался поднять голову, посмотрел недоуменно.
- У меня тут один вопрос, - сказал Малфой очень небрежно. – А ты сам когда-нибудь кого-нибудь убивал? Как оборотень, я имею в виду?
- Конечно, нет! – воскликнул Люпин. Желтый шар над ним засиял чуть ярче.
- Хорошо, - сказал Малфой. – Отлично.
Надо же! И как он мог забыть об этом? Лечение оборотня имеет смысл, только пока душа его не проклята окончательно убийством. Вот было бы весело, если бы Люпин сказал: да, убивал, убиваю каждое полнолуние, просто не могу удержаться при виде хрупкой шейки…
Лю-пин?
Да Люциус сразу чувствовал, что убийца из него никакой. Хоть в человечьей шкуре, хоть в волчьей. Вот поэтому и не спросил.
Он поднялся и произнес заклинание. То самое, родовое.
Кровь побежала по серебряным трубкам, смешиваясь со святой водой, очищаясь. Святая вода, серебро, аконит – убийственные для волчьей сущности яды атаковали совместно и поочередно, выедая, выжигая, вымывая заразу. Люциус внимательно наблюдал за процессом. А потом первая капля очищенной крови вернулась в вены.
И Люпин закричал.
Оба знали, что ритуал будет болезненным.
Но никакое знание не способно подготовить к боли.
Люпин кричал долго, бесконечно долго, потом хрипел, сорвав голос, потом стонал, редко, надрывно. Люциус смотрел, ждал. Время от времени потирал ладонью лоб.
Почувствовав во рту солоноватость, понял, что прикусил губу.
Люпин давно их попрокусывал, кровь лениво текла по подбородку.
Брегет прозвонил два часа пополуночи.
Очищение заканчивалось.
Приближалось уничтожение.
Час Быка. Темнейшее время ночи. Очень подходящее для убийства.
Что ж, начнем.
Люциус встал перед первой из пентаграмм, в пятне лунного света. Положил перед собой фолиант на подставку, как ноты – на нотный стан. Палочкой взмахнул, дирижируя невидимым оркестром. Люпин смотрел, уронив голову набок. Перед глазами стоял туман от слабости, предметы расплывались, дрожали. Малфоевские светлые волосы, белая кожа и лунный свет сливались в одно бледно-золотое пятно.
Такой светлый Темный маг.
Люциусу казалось, что он плывет в желе.
Слова тонули в ставшем густым воздухе. Заклинания вязли в нем, теряя свою хлесткую силу.
Он ОЧЕНЬ надеялся, что ритуал не был розыгрышем или бредовым изобретением сумасшедшего колдуна.
Конечно, об этом надо было думать раньше. Но – когда это Малфои подстилали себе соломку?
Обычно мир сам изгибался под них мягкой колыбелью.
Серебряный звон. Половина третьего. Осталось полчаса.
Стучит метроном, не позволяя сбиться с ритма, утонуть в темных водоворотах магии.
Капли пота сбегают с висков на шею.
Кажется, волк слабеет.
Последний цикл заклинаний. Последний луч, сорвавшийся с палочки, бледно-фиалковый, уничтожающий, - Авада для энергетических сущностей, - одновременно с боем брегета.
Час Быка миновал.
Люциус опустил палочку, всмотрелся в тающую на глазах пентаграмму – пустую, без следов черно-красной гадости внутри. Присел на пол, обхватив руками колени, посмотрел на Люпина, рассмеялся.
- От-крой, - прошептал тот. Люциус взмахнул палочкой, размыкая медные кандалы. Люпин попытался сесть рывком, вышло – постепенно. Потер запястья – сплошные синяки.
- Как ты думаешь – получилось? – спросил он хриплым шепотом. Очевидно, из-за сорванного горла.
- Наверное, - сказал Люциус. На уверенное «конечно» никаких сил не было.
И на то, чтобы удивляться тому, что Люпин опять оказался на его тахте, - тоже. Тонкие косточки, тонкая кожа, тонкие волосы… Обжигающее дыхание на шее. И часто стучащее сердце - под рукой.

Поздним утром, проснувшись, пили Восстанавливающее, лечили Люпиново горло, его же синяки и Люциусов шрам – чтобы следов не осталось. Люпин то и дело замирал, прислушивался к себе. Люциус ловил его взгляды – неверящие.
- Успокойся, - раздраженно сказал он в двадцатый раз за обедом на двоих – отцу на глаза показываться было еще преждевременно. И швырнул чашкой в домовика.
- Что за манера подавать чуть теплый чай?!
Вышколенный домовик не стал уворачиваться, тонкий фарфор разбился об острое плечо.
Люпин затих.
После обеда опять лечились зельями.
С наступлением темноты Люциус запер Люпина в одном из самых глубоких подвалов Мэнора. На всякий случай. Люпин очень настаивал.
Люциус возражал, но не очень.
Запер дверь, ушел наверх. Зашел в детскую к Драко, в малую гостиную – к Нарциссе, к себе в кабинет – просто так.
Вернулся.
Сел у двери подвала, на каменный пол. Откинулся на приятно холодящую спину стену. Минуты текли. Шестым чувством угадывал: темнеет… поднимается луна… выше… выше… Ждал. Слушал невозможно прекрасную тишину.
За дверью раздался шум.
Стих.
Раздался снова.
Когда прозвучал долгий, тоскливый волчий вой, Люциус, не вставая, аппарировал в кабинет.
Он был чертовски зол.
Не получилось. Не получилось. Не получилось.

Да, обряд был очень ненадежен.
Но, во имя Салазара, он ОБЯЗАН был получиться! Люциус ОЧЕНЬ хотел, чтобы он получился!
К боггартовой матери все на свете! К боггартовой матери этот мир!
Дементоры бы его взяли!
Давно он так не злился.
Он захлопнул дверь, размеренно, четко наложил на нее пару личных Запирающих заклинаний. Сел в кресло, откинув голову, закрыл глаза. Руки вцепились в подлокотники, губы сжались в жесткой складке.
Легкий вихрь пронесся по комнате, колыхнув шторы, скинув со стола пару пергаментов, звякнув подвесками хрустальной люстры.
Затем комната задрожала.
Мелко затряслись шкафы, бутылочки с зельями и ингредиентами, подрагивая, скользнули к краю полок и дождем посыпались вниз.
Картины в тяжелых рамах накренились, пара портретов рухнула на пол, часть повисла на одном крюке. Их обитатели удалились в другие полотна заблаговременно, едва захлопнулась дверь кабинета. Малфои знали характер своих потомков.
Этажерка с запасными подсвечниками, серебряными плошками, свечами и прочей дребеденью рухнула навзничь, по полу раскатились шарики китайского чая…
Гардина сорвалась с одного конца, стукнулась об пол; вздувшись, опали волной на ковер шелковые портьеры.
Послышался скрип. И почти сразу – тонкий, нежный, переливчатый звон. Подвески с люстры сыпались капелью, разлетаясь в хрустальную пыль. Никаким Репаро не возьмешь.
С натужным «крак» треснула дубовая столешница. С похожим, но более звонким щелканьем трещины пробежали по мраморной каминной доске.
С прощальным звоном с нее соскользнули часы – свадебный подарок Нарциссиной лучшей подруги.
Пергаменты превращались в пепел, истлевая почти без огня. Обломки этажерки и рам крошились в щепу. На стенах уже не осталось ни одной картины, на окнах – ни признака гардин. Лоскуты штор стелились по полу. Дым перемешавшихся зелий полз по осколкам и обломкам длинными разноцветными змеями.
Как от Бомбардо, взорвались с разницей в секунду оконные стекла.
Вихрь блуждал по комнате, перебирая, кружа обломки, но больше крушить было нечего.
Наступила относительная тишина.
И в этой тишине последним аккордом прозвучал грохот сорванной с петель двери.
Абраксас Малфой, обнаружившийся за ней, был ОЧЕНЬ зол.
И ОЧЕНЬ встревожен.
Люциус открыл глаза, легко поднялся с кресла, шагнул навстречу отцу.
- Ты… - задохнулся яростью Абраксас, - ты… Ты не смог контролировать свою магию! Это умеет даже гриффиндорский второкурсник-грязнокровка, а ты – не можешь?!
Люциус вскинул голову.
- Я мог, - сказал он спокойно. – Я мог. Но я НЕ ХОТЕЛ!
Отзвук вихря вздохом пронесся по комнате. Последняя, чудом удержавшаяся на люстре подвеска слетела вниз, жалобно тренькнув.
- Люциус! – Абраксас взял себя в руки и голос его звучал, как всегда, глубоко и внушительно. – Убери ЕГО из дома. И имей в виду – я не хочу ничего больше слышать об этой истории.
- Да, отец, - Люциус чуть наклонил голову; взгляд был твердым и незнакомым. – Можешь считать, что этой истории не было. Даю слово, я никогда не упомяну о ней.
- Хорошо, - кивнул Абраксас. – Скажи эльфам, пусть приберут.

Утром Люциус без раздумий открыл дверь подвала. Он собирался вручить Люпину его вещи и порт-ключ.
Малфой и так слишком много для него сделал. Пора и честь знать.
Взглянул на существо, сидевшее в углу с пустым взглядом и бессильно опущенными плечами.
- Пойдем завтракать, - сказал ему. И потянул за руку, делясь собственной силой. – Пойдем.

Он проводил его до ворот. Распахнул их – отеческим жестом всенародно любимого короля, играющего в демократию.
- Удачи тебе, Люпин, - сказал тоном того же короля-демократа.
Люпин заглянул ему в глаза – снова прямой, как натянутая струна, не готовый сдаться на милость мира.
- Ты не виноват, - сказал он очевидную глупость. – Ты ни в чем не виноват, ты хотел помочь.
Да ничего Люциус не хотел! Он хотел ритуал проверить! Не собирался он никому помогать!
А Люпин еще добавил «спасибо». И поцеловал в щеку – будто солнечный луч коснулся. И порт-ключ активировал.
И ведь не аппарируешь следом, чтобы забить ему в глотку дурацкое «ты не виноват». И дурацкое «спасибо». И поцелуй дурацкий вернуть. Ну, то есть не вернуть, а…
Слово дано. Малфои слова, данного Малфоям, не нарушают.
На душе было не по-малфоевски противно.
Неделю Люциус честно развлекался с лучшими друзьями. Нотт и Эйвери любезно пришли на помощь однокашнику и боролись с его депрессией, взяв в союзники огневиски, пару полузапрещенных зелий и абонемент в так называемый «салон» мадам де Виньи.
На восьмое утро Люциус принял Антипохмельное и пошел к отцу.
- Я тебя слушаю, сын, - ровно сказал Абраксас, готовый как к очередному прощению и примирению, так и к педагогическому Круциатусу.
- Я тут подумал, пап, - Люциус, сидя в кресле, внимательно разглядывал ровный белый потолок отцовского кабинета. – Мне двадцать семь лет, я чистокровен, богат, умен, к тому же женат и имею наследника, который через десять лет пойдет в школу. Как ты думаешь, этого достаточно, чтобы выдвинуть свою кандидатуру в совет попечителей Хогвартса?

***

(1993-1994)
Люциус, конечно, сдерживал улыбку, но не слишком старательно; стоило прогнать ее с губ, как начинали улыбаться глаза.
В который же это раз? Квирелл, Локхарт, теперь кто? Неважно… Снейпу снова не досталась должность преподавателя ЗоТС. Это, право, забавно.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - сообщил зло зельевар. Это стало последней каплей: Люциус расхохотался. От души, как не смеялся уже давно.
- Это не смешно, - с яростью заметил Снейп.
- Все зависит от точки зрения, - все еще смеясь, проговорил Люциус. Мерлин побери, это все-таки БЫЛО смешно.
- Дамблдор неподражаем в подборе кандидатов, - отметил он, отсмеявшись. – Боюсь даже представить, кто это будет на сей раз.
Снейп внимательно посмотрел на него с непонятной усмешкой – больше в глазах, чем на губах.
- А ты его знаешь, - сказал он. – Помнишь Мародеров?
Люциус вопросительно изогнул бровь, в то время как губы застыли.
- Помню, - произнес он медленно. – И что?
- Новый профессор ЗоТС – Люпин, - сказал зельевар с горечью, отвлекаясь от наблюдения за Люциусом на собственные неприятности. – Мне никогда не вести этот предмет, я это чувствую.
- Не выдумывай, - отозвался Люциус. – И объясни мне все-таки, зачем тебе, ради Салазара, эта должность? Ты лучший зельевар из тех, кого я знаю.
Снейп задумался, глядя в огонь. Люциус наблюдал за его лицом – как всегда, безрезультатно.
Лицо Снейпа не было непроницаемой маской; напротив, мимики было достаточно. Но Люциус никогда не бывал уверен в том, что, во-первых, правильно истолковал эту мимику; во-вторых, в том, что снейповские гримасы выражают истинные чувства, а не являются привычной искусной игрой.
Легилименция, к которой пару раз попытался прибегнуть Люциус, не работала. Какими блоками огораживал свой разум Снейп, Малфой не понял – ментальные техники не были его коньком, - но то, что прорваться сквозь них ему явно не под силу, осознавал четко.
Хотя попытки иногда повторял.
На всякий случай.
Бывший слизеринский изгой стал чересчур уж нахален и заносчив после того, как умудрился стать левой рукой Лорда и, судя по всему, - правой рукой Дамблдора. Люциус не верил ему ни на кнат.
- Тебе интересно проводить ритуалы, не так ли, Люциус? – не дожидаясь ответа, Снейп продолжил: - А мне интересно учить Защите. Я не могу научить их варить зелья, признаю. Я хороший зельевар, это правда, - черные глаза сверкнули, - но я не могу передать свой талант. А учить Защите я МОГУ. Это мое, понимаешь?
Люциус пожал плечами. Может быть, и так. Если не врет.
Люпин, значит.
Он отошел к окну. Над Мэнором всходила, выкатившись из-за большого вяза, золотая луна. Почти полная.
- Люблю луну, - сказал он, не поворачиваясь.
- Раньше ты любил солнце, - заметил Снейп. Люциус пожал плечами.
- Когда это было…

Люциус искренне считал, что ему все равно.
Но в стенах Хогвартса так ни разу за этот год и не появился. Даже когда Драко поранил гиппогриф.
(А какого Мерлина Драко к нему полез? На уроках Ухода за магическими существами Малфою полагается стоять в сторонке, развлекаясь по мере возможности и отбывая часы для получения отметки в аттестате. Все равно ни один Малфой никогда животными заниматься не будет.
Хотя… Люциус прекрасно понимал сына. Вера в то, что этот мир и все его гиппогрифы созданы лично для тебя, - у Малфоев в крови.)
Он побывал в Министерстве, он организовал комиссию, он без особых усилий, привычно и умело, перетянул на свою сторону Визенгамот.
Но в Хогвартс не поехал.
Да и что там делать?
Ностальгией Люциус не страдал, тяги вернуться на денек в «альма матер» не испытывал.
Недовольство Драко профессором Люпином – разделял и поддерживал. Не дело это – оборотням в школе преподавать. Выходки сына на квиддиче – тоже одобрял; пусть тренируется. Он всегда боялся за Драко: тот был не таким, как сам Люциус в его годы. Более уязвимым. Более нуждающимся в защите и опеке. Это было постоянной темой разговора в их беседах со Снейпом.
Но в этом году зельевар все чаще говорил о другом.
О том, как он ненавидит Люпина.
И Люциус готов был спорить на половину Малфой-мэнора, что дело здесь не только в должности преподавателя ЗоТС и даже не в школьных обидах.
Было, было что-то еще. Но Люциус не мог даже представить, что именно.

А после истории с побегом Блэка – вторым побегом Блэка, из Хогвартса – Снейп просто плевался ядом. Как Нагайна.
Его ненависть была настолько сильной, что казалась искусственной.
Он, казалось, никак не мог решить, кого ненавидит больше: Блэка, Люпина, Поттера – в лице его сына – или Петтигрю, так остроумно решившего проблему собственной безопасности.
Петтигрю исчез, Блэк сбежал, Поттер был ребенком и находился под опекой Дамблдора. По мнению Снейпа, отдуваться за всех должен был Люпин.
- Он не будет работать в Хогвартсе, Люциус, я обещаю!
- А что ты можешь сделать, Северус? Он хороший педагог… даже Драко на качество уроков не жаловался.
- Ничего, - выражение лица профессора очень не понравилось Люциусу. – Один намек на его… гм… заболевание – и все. Остальное сделают письма разгневанных родителей. И твое, я надеюсь, будет в числе первых? – черные глаза зельевара уставились в лицо Малфоя. А казалось – прямо в душу.
Но легилименция – не Авада. Вполне отразима.
- Конечно, - сказал Люциус. – Конечно. Но ты уверен, что поступаешь правильно? Не лучше ли иметь этого дамблдоровского любимчика на виду? Вдруг произойдет… что-нибудь. В Хогвартсе ты всегда можешь контролировать его и его контакты… с тем же Блэком, к примеру.
«Что-нибудь…». Они еще маскировали этим выражением уже вполне предсказуемое будущее, на которое бесстрастно указывали с каждым днем темнеющие Метки.
- Люпин – это пешка, - сквозь зубы произнес Снейп. – И мне эта пешка в Хогвартсе не нужна!
- Тебе решать, - пожал плечами Люциус. – Но я бы на твоем месте оставил все как есть.
- Нет, - отрезал Снейп.
Перестань, сказал себе Люциус, не настаивай, прекрати немедленно. Ты вызываешь подозрения. Снейп, чей длинный нос чуял что-то интересное, и без того уже всматривался в Малфоя слишком пристально. Люциус пообещал письмо и по Каминной сети вернулся в Мэнор. Хотелось куда-нибудь во Францию – развеяться, но нужно было вести себя, как обычно. Никто не должен догадываться о мелких слабостях Люциуса Малфоя. Тем более Северус Снейп – полукровка с амбициями, достойными потомка Салазара.
Перед глазами Люциуса возникла описанная Снейпом сцена: Люпин обнимает друга. Вновь обретенного. Какая мелодрама…
Побег Блэка Малфоя ничуть не волновал. Даже радовал, по правде сказать. Какая разница, был ли он сторонником Лорда - или оклеветанной жертвой.
Главное, что он был кузеном Нарциссы. И потому – пусть радуется. Он сделал-таки невозможное - вернул себе свободу. А Люпин…
Люпин вернул веру в друга. Но потерял работу.
Один из этих фактов беспокоил Люциуса.
Другой – раздражал.

***

(1996)
Люциус нарочно придвинул кресла поближе к жарко пылающему камину. Фенрир не любил огонь.
А Малфой не любил Грейбэка.
После его визитов всегда казалось, что в Мэноре неделю гостил бродячий зоопарк.
- Так что готовься, - в очередной раз повторил Грейбэк. – Нападение, скорее всего, возглавишь ты. Ты же у нас знаток министерских кулуаров.
И он рассмеялся, запрокидывая голову на мощной шее и выставляя напоказ крепкие желтоватые зубы. Люциус невозмутимо смотрел в огонь.
Все уже было сказано, инструкции переданы, вино выпито. А Грейбэк все не уходил.
- А я тут, - сказал он, призывая новую бутылку с сервировочного столика, - когда по селениям нашим мотался… на любопытную личность наткнулся…
Фенрир прервался на дегустацию, а у Люциуса противно заныло в животе.
И сказано-то еще ничего не было, а он уже понял – КОГО Фенрир увидел.
Легилименция? Интуиция? Ясновидение? Или…?
- …этого… которого профессор наш за что-то очень не любит… Люпина… - наконец добрался до сути Грейбэк, ничем не удивив Малфоя.
- …говорит, выгнали отовсюду, податься некуда, вот и пришел в деревню. Раньше-то брезговал, - хохотнул оборотень. – А теперь, видимо, приперло. Не очень-то светлые маги нашего брата любят. Больше вид делают. А, Люциус?
Люциус усмехнулся уголком губ.
- Тебе ли этого не знать, Фенрир.
Фенрир оскалился – улыбнулся.
- Я-то давно это знаю. А до некоторых вот долго доходит.
Наконец поднялся, пошел к пустому камину. Уже сгорбившись в нем – ему были малы даже высокие камины Мэнора, - задумчиво сказал:
- А может, и наоборот. Может, шпионит. Разберемся.
И исчез во вспышке зеленого пламени.
А Люциус согнулся пополам, хватая воздух, – внезапной болью скрутило внутренности.
Он как-то раз видел, что делают оборотни с предателями рода.
Всякие заклинания бывают… а до волчьих зубов им далеко.
Так и не сумев распрямиться, прижимая руку к животу, он добрался до балкона, прижался лбом к влажным каменным перилам.
От свежего ночного воздуха, от холода камня стало немного легче.
Найти, стучало в голове. Найти, поговорить, убедить…
Гриффиндорец.
…заколдовать, похитить, притащить в Мэнор. Посадить под замок в подвале. Не выпускать до конца этой проклятой войны.
Будут подозревать. Да и дементор с ними.
Дементоры, впрочем, и так с ними.
Только не выпустить, уберечь, любой ценой, любой… Лорд – легилимент… ничего, как-нибудь… закроется, не выдаст, выкрутится, не привыкать…
Любой ценой.
Ветер качнул ветку, дождь ледяных капель обдал Люциуса, приводя в чувство.
Нельзя в Мэнор, здесь Драко, Нарцисса… и самому нельзя, ничего нельзя, он отвечает за семью, за род, за имение. Он – Малфой, в конце концов. Он не виноват, что все так вышло.
«…ты не виноват…».
Бутылку огневиски Люциус прикончил ближе к утру.

***

(1996)
Все-таки Люциус этого не ожидал. При всей его готовности к неожиданной перемене обстоятельств – не ожидал.
Лучше бы Блэку тогда дали Петтигрю заавадить. Глядишь, некому было бы повелителя возрождать… Белла в Азкабане, а остальные… остальным, честно говоря, и без Лорда жилось не так чтобы очень плохо. Но Петтигрю вовремя подсуетился…
Года не прошло, и что? Дальнейшая жизнь Люциуса и его семьи зависит от сегодняшней операции. Лорд очень недоволен.
Он теперь всегда недоволен.
А Снейп молчит, как в аврорате на допросе.
И, как ни старался Люциус, сегодня ему выпала честь возглавить ответственнейшее дело.
Малфой от этой чести с удовольствием бы отказался. Даже приплатил бы.
Но Лорд назвал его имя.

По коридорам Министерства, меж стеллажами Зала пророчеств Люциус шагал весьма уверенно.
Справиться с кучкой подростков – что может быть проще.
Но когда он увидел Пророчество в руке Поттера… Его цель, его шанс, его победа – в каких-то двух футах от него…
Так близко.
И так недостижимо.
Чуть-чуть. Ему не хватало совсем чуть-чуть, чтобы сжать руку на полупрозрачном шарике.
Вот так же Драко всегда не хватало чуть-чуть – чтобы раньше Поттера схватить крылатый снитч.
Люциус едва удерживался от действительно серьезных заклятий – все то же проклятое Пророчество заставляло осторожничать, и это раздражало еще больше.
Так близко – только руку протяни.
Ему почти удалось заинтересовать, заговорить Поттера, - но подростки сбежали под прикрытием хаоса разбившихся пророчеств. Цель ускользала – этого нельзя было допустить.
- Оставьте Нотта, - приказал Люциус. В этот критический момент он не мог позволить себе поступить неверно. Он отбросил мысли о семье, о гневе Лорда, о последствиях провала. Действовать следовало организованно и четко. Холодный разум – сильная сторона Малфоев, не так ли?
И результат не заставил себя ждать.

Он был один. Мальчишка был один – против десяти. Один – у Арки Смерти. Так символично… Люциус стянул маску с лица. Можно. Наконец-то все закончилось. А мальчишка молодец – хорошо сражался.
- Ты проиграл, Поттер, - негромко сказал Малфой – теперь ему не было необходимости кричать. – А теперь будь хорошим мальчиком, отдай мне Пророчество.
Тот еще сопротивлялся и пытался торговаться. Это было забавно. Нервное напряжение спало, и к Люциусу вернулась его ироничность и умение видеть вещи в смешном свете. «Все будет хорошо, - подумал он, говоря что-то язвительное о Лонгботтомах их сыну – нескладному высокому подростку. – Конечно, все будет хорошо». И тут же, ясно и четко, понял, что надо сделать, чтобы Поттер – сам! – отдал ему Пророчество; и кивнул разрешающе Белле…
Он почти прикоснулся к заветному шарику, нагревшемуся в поттеровской руке…
Сколько ему не хватило? Мгновения?
Он был вынужден отвернуться, чтобы отбить чей-то Ступефай. Расстановка сил изменилась в одну секунду. Он не обращал внимания ни на своих, ни на чужих – Беллатрикс сражалась со своей полукровой племянницей, Блэк радостно швырялся заклятиями во все стороны, Руквуд сцепился с чернокожим аврором; но Люциусу нужно было только Пророчество. И он добрался-таки до Поттера, ткнул в него палочкой, как ножом, мечтая, чтобы это был и в самом деле нож, чтобы это было банальное, примитивное и такое надежное убийство. Он не мог и представить, что бесценное Пророчество перепасуют, как квоффл в игре…
В него угодила поттеровская Импедимента, и он отлетел назад, ударившись спиной о каменную платформу и даже не почувствовав боли.
Плевать на боль. Плевать на цену. Его ничто не остановит. Ничто и никто.
И между готовым сорваться с палочки заклинанием и мальчишками возник Люпин.
Одна Авада. Одна-единственная Авада, и можно продолжить погоню за неуловимым Пророчеством, и, чем дементор не шутит, получить его.
И вместе с ним – благосклонность Лорда, безопасность семьи, стабильное – насколько возможно в военное время – положение.
Одна Авада… И Люпин был готов к ней. По глазам было видно – готов.
Неужели он так ничего и не понял?
Люциус даже улыбнулся – одними уголками губ. Авады он боится…
Что значит Авада – против… этого? Того, что до сих пор живет где-то внутри?
Есть в мире вещи сильнее магии.

***

(1998)
Последняя битва бушевала вокруг грохотом Бомбардо, визгом Сектумсемпры и Круцио, зелеными отсветами Авады. Они бежали через зал в поисках Драко; больше их ничто не волновало.
Люциус случайно наткнулся взглядом на него.
Скорее всего, случайно. Без сомнения. Почти наверняка – случайно.
Просто никого другого он не видел. Тени, призраки, хоть и смертельно опасные. Он искал сына, и люди, умирающие за идею или за Лорда, были далеки от него, как никогда.
А его – он увидел. И двинулся к нему.
Встать рядом. Выставить щит – когда не успеет. Отвести заклятие – когда не сумеет.
Уберечь. Просто так. Необходимо - до спазма в горле.
- Люциус! – крикнула Нарцисса. Нарцисса Малфой. Его жена. – Быстрее!
И он побежал за ней – мысленно прощаясь с человеком, который о нем и не думал, прощаясь, потому что был уверен, что видел его в последний раз.
Но Люциус ошибался.
Он увидел Люпина снова.

Засыпанные пылью – на этот раз по-настоящему – волосы, мантия – старая, чуть ли не та же, что шестнадцать лет назад. Карие глаза широко открыты. На них тоже осела пыль, но их обладателя это уже не беспокоит.
Чай, подернувшийся пленкой. Остывший, безнадежно остывший…
«…ты не виноват…».
В двадцать семь еще можно было верить, что он и вправду – не виноват.
Люциус хотел закрыть – потянулся, но Нарцисса, заметив, что муж замешкался, схватила его за рукав.
- Люциус, скорее! – снова повторила она, и Люциус побежал за ней, поминутно оглядываясь на лежащее на полу тело. Надо было все-таки закрыть глаза…
Но вернуться было уже нельзя.

T H E E N D